Хочу подробнее остановиться на этом произведении, где два главных героя пьесы Иван Петрович Войницкий и его друг доктор Астров, несут в себе черты автора: чеховскую неудовлетворённость собой и боль от несовершенства окружающей жизни. Дядя Ваня, которому, по его разумению, дан талант Шопенгауэра, всю жизнь вынужден думать о том, как прокормить своих домочадцев, платить долги за дом и для того торговать гречневой крупой и постным маслом. Доктору Астрову хорошо знакома тревога: не вызовут ли его среди ночи к очередному больному? В финале пьесы врач говорит своему другу: «Да, брат. Во всём уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь, презренная затянула нас, она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все». Астров же, покидая дом, подходит к географической карте и говорит, словно не к месту: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!».

На самом деле слова эти были сказаны совсем к месту. Антон Павлович, сочиняя свою пьесу «Леший», уже задумал кругосветное путешествие. Он хотел осуществить давнюю свою мечту объехать земной шар и, уж вовсе, не отмеривать только два аршина земли, как об этом сказано в знаменитой толстовской притче «Много ли человеку земли надо». Мало кто мог догадаться, что автор слов о далёкой Африке вскоре войдёт на пароходе «Петербург» в Суэцкий канал, овеваемый южным африканским ветром.

Чехов заканчивал здесь своё путешествие, которое началось с Ярославского вокзала в Москве и продолжилось через всю Россию вплоть до каторжного острова Сахалин.
От этой «безумной» поездки его отговаривали буквально все. Особенно упорствовали его друг и издатель А. Суворин. «Еду я - отвечал ему Антон Павлович,- совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку. Я хочу написать хоть 100-200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как вам известно, свинья… Вы пишите, что Сахалин никому не нужен и ни для кого не интересен. Будто бы это верно? Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей и не тратит на него миллионов… Сахалин – это место невыносимых страданий, на которые только способен человек вольный и невольный».

А.П. Чехов в 1884 году окончил медицинский факультет Московского университета, где он в течение пяти лет слушал лекции и проходил врачебную практику под руководством знаменитого профессора Г. Захарьина. Уже после третьего курса, успешно сдав экзамены, Антон работал под Москвой в Воскресенске врачом в Чикинской земской больнице, а также в Звенигородской больнице. Получив диплом об окончании университета, он поместил на двери дома по Садово-Кудринской медную табличку с гравированной надписью «Доктор А.П. Чехов». Его интерес к медицине, несмотря на литературную деятельность, носил серьёзный характер. Поселившись в 90-е годы в Мелихове, Чехов открыл в своём доме медицинский пункт, где лечил крестьян со всей округи. Все лето и осень 1892 года ему пришлось бороться с холерой.

Из письма А. Суворину: «Я назначен холерным доктором, и мой участок заключает в себе 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Я организую, строю бараки, и я одинок, ибо все холерное чуждо душе моей, а работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно заброшена, и я нищ и убог, так как нашёл удобным для себя и для своей самостоятельности отказаться от вознаграждения. Помощников у нас нет, придётся быть и врачом, и санитарным служителем в одно и то же время, мужики грубы, нечистоплотны, недоверчивы, но мысль, что наши труды не пропадут даром, делает все это почти незаметным».

Отъезд Чехова на Сахалин был назначен на 21 апреля 1890 года. В этот день на Ярославском вокзале в Москве собралась большая компания. Там были его мать Евгения Яковлевна, его сестра Мария Павловна, братья Михаил и Иван, очаровательная Лика Мизинова, художник Исаак Левитан, актёры А. Ленский и А. Сумбатов-Южин. Коллега по медицине Д. Кувшинников, прихватил с собой флягу с коньяком, которую предстояло распить на берегу Тихого океана. Самые восторженные из друзей впрыгнули в отъезжающий поезд и проводили отважного путешественника вплоть до Сергиева Посада.

Сборами вещей в дорогу занимался деятельный и словоохотливый младший брат Михаил. Он заранее купил и уложил полушубок, кожаное офицерское пальто, револьвер системы Смит и Вессон, а также финский нож для резки колбасы и охоты на тигров. Рачительный Миша допустил одну промашку. Он купил большие ботфорты с очень узкой и тесной пяткой. Именно они стали «мучителями» для Антона. Сапоги пришлось выкинуть и купить в Ишиме мягкие валенки.

Путешественник ехал поездом до Ярославля, а потом плыл пароходом по Волге до Нижнего Новгорода. Отсюда добирался по реке до Казани и, переменив пароход, уже по Каме прибыл в Пермь. Затем проследовал поездом до Екатеринбурга, и далее до Тюмени. Оттуда открывались бескрайние просторы матушки – Сибири, где ещё не была построена транссибирская магистраль. Началась мучительная поездка на перекладных лошадях. Сначала через Ишим, Томск, Омск, а затем, переправляясь через широкие сибирские реки, он добрался до Ачинска, затем Красноярска и Иркутска.

Далее предстояло плыть пароходом через величавый Байкал, а позже скакать на лошадях до Нерчинска. Только отсюда, измочаленный дорогой путешественник, смог сесть на пароход «Ермак» и достичь по реке Шилке Благовещенска, а затем Николаевска-на-Амуре. Оттуда до Тихого океана было рукой подать и, наконец, можно было откупорить заранее припасённую флягу с коньяком. Деньгами Чехов был обеспечен.

Его издатель А. Суворин дал ему одну тысячу рублей в качестве аванса за дорожные заметки, которые Антон Павлович высылал ему с дороги. Впрочем, по началу ярких впечатлений было немного. О Каме, например, он написал: «Прескучнейшая река, чтобы постичь её красоты надо быть печенегом». И все-таки он нашёл себе развлечение. Один из пассажиров, прокурор судебной палаты, не зная того, кто с ним едет, читал вслух своим попутчикам чеховский рассказ «В сумерках».

Кроме корреспонденций, еженедельно отсылаемых в «Новое время», Чехов отправлял множество писем родным и знакомым. Тон их временами насмешлив, временами вызывает смех сквозь слезу. «Холодно ехать. На мне полушубок. Телу ничего, хорошо, но ногам зябко. Кутаю их в кожаное пальто – не помогает. На мне двое брюк. Ну-с, едешь, едешь… Мелькают верстовые столбы, лужи, березнячки… Вот перегнали переселенцев, потом этап… Встретили бродяг с котелками на спинах, эти господа беспрепятственно прогуливаются по всему сибирскому тракту. То старушонку зарежут, чтоб взять себе её юбку на портянки, то сорвут с верстового столба жестянку с цифрами – сгодится, то проломят голову встречному нищему и выбьют глаза своему же брату ссыльному, но проезжих они не трогают. Вообще в разбойничьем отношении езда здесь совершенно безопасна».

Проезжая сибирские селения, Чехов замечает: «Народ здесь хороший, добрый и с прекрасными традициями. Комнаты у них убраны просто, но чисто, с претензиями на роскошь, постели мягкие, все пуховики и большие подушки, полы выкрашенные и устланные самодельными холщовыми коврами. Это объясняется зажиточностью». Свои наблюдения писатель не без гордости итожит словами: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!»

11 июля к Чехову присоединились трое попутчиков. Один из них послужил прототипом доктора Чебутыкина в пьесе «Три сестры», он все время повторял: «Тарара-бумбия, сижу на тумбе я». Двое другим своими немецкими корнями чем-то смахивали на барона Тузенбаха из той же пьесы – поручики И. фон Шмидт и Г. Меллер. Но в отличии от благородного барона эти двое российских немцев резались в картишки, заняв у Антона Павловича сто пятьдесят рублей.

Он избавился от назойливых попутчиков, ступив на трап парохода «Ермак». Плывя по Амуру, Антон Павлович оказался в одной каюте с китайцем Сон Лю-ли. Тот непрерывно рассказывал о том, что у них в Китае за всякий пустяк – голова с плеч. К тому же, китаец обкурился опиумом, бредил во сне и мешал Чехову спать. Там же случилась и нечаянная радость. Поручик Г. Меллер вернул по почте часть долга. Остальное обещал выслать уже на Сахалин.

Письма двух немцев-поручиков «скрашивали» всю продолжительную дорогу. На борту парохода «Байкал», шедшего рейсом Николаевск – Александровск, Чехов познакомился с капитаном П. Лемошевским, от которого узнал много любопытных сведений о природе Дальнего Востока. В письме к сестре Маше он восхищался красотой берегов дальневосточных рек и готов был прожить там несколько лет. В Татарском проливе встретил много китов, которые резвились парочками и плыли одним курсом вслед за кораблём. 9 июля Чехов с восхищением увидел берег Сахалина. А два дня спустя был брошен якорь близ Александровска -- административного центра острова.

Самые первые впечатления от увиденного здесь запечатлены в книге «Остров Сахалин»: «С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные деревья, здесь на открытом месте каждое из них в одиночку ведёт жестокую борьбу с морозами и холодными ветрами, и каждому приходится и осенью, и зимой, в длинные страшные ночи, качаться неугомонно из стороны в сторону, гнутся до земли, жалобно скрипеть, - и никто не слышит этих жалоб». После трёхмесячного путешествия писателю предстоял трёхмесячный труд. (прочитать книгу он-лайн)

30 июля Антона Павловича принял начальник острова генерал-майор Кононович. Поначалу он показался человеком любезным. И сразу же подписал удостоверение, в котором лекарю Чехову разрешалось собирать на острове разные статистические сведения и материалы необходимые для литературной работы. Любезность В. Кононовича объяснялась тем, что почти одновременно с Антоном Павловичем в Александровск прибыл приморский генерал-губернатор барон А. Корф.

Местную реку Дуйку украсили разноцветными фонарями и бенгальскими огнями. «И все-таки, несмотря на такое веселье, - напишет Чехов, - на улицах было скучно. Ни песен, ни гармоники, ни одного пьяного, люди бродили как тени, и молчали, как тени. Каторга и при бенгальском освещении остаётся каторгой, а музыка, когда ее издали слышит человек, который никогда уже не вернётся на родину, наводит только смертную тоску». В честь высокого гостя закатили шикарный обед, на который был приглашён и Чехов. Барон, узнав, что писатель собирается написать книгу о Сахалине, посоветовал туда вставить несколько слов под свою диктовку: «Никто не лишён надежды сделаться полноправным, пожизненности наказания нет. Бессрочная каторга ограничивается 20-ю годами. Каторжные работы не тягостны. Труд подневольный не даёт работнику личной пользы – в этом его тягость, а не в напряжении физическом. Цепей нет, часовых нет, бритых голов нет».

Чехов, однако, не слишком поверил уверениям генерал-губернатора. С этой целью он решил провести собственное расследование, для чего начал проводить перепись населения острова. Он заказал опросный лист из тринадцати пунктов. И каждое утро, вставая в пять утра, посещал барачные помещения, тюрьмы, рудники, шахты. Отважному исследователю почти никто не помогал, а в отдельных случаях его сопровождал охранник с револьвером. Здесь Чехов столкнулся с царством тьмы. Оказалось, что генерал-губернатор был решительно неправ. На врача здесь смотрели безумными глазами замученные несчастные люди, потерявшие человеческий облик. Здесь были и цепи, и часовые, и бритые головы. Чеховым было опрошено 10 тысяч человек. Другими словами, на Сахалине почти не было ни одного каторжного или поселенца, который бы не разговаривал с ним.

Здесь было пять колоний. Когда каторжный завершал свой срок, он оставался жить в одной из них. Мужского населения на острове было в десять раз больше, чем женского, и это создавало известные трудности. Положение женщин было более мучительным, чем у мужчин. Охранники выбирали для своих животных развлечений самых молодых и привлекательных. А самая горькая участь ждала девочек, родившихся в неволе. Они обречены были с малолетства заниматься проституцией. В своей книге Чехов рассказал, что одна из женщин содержала в Александровской слободке публичный дом, в котором клиентов обслуживали ее родные дочери.

Кроме двух царских генералов Антону Павловичу довелось встретиться на острове со знаменитой в России женщиной. Речь идёт о Софье Ивановне Блювштейн, более известной по прозвищу Сонька Золотая Ручка, этой гениальной авантюристке. Родилась она в 1856 году под Варшавой в бедной еврейской семье. Позже перебралась в Одессу. В самом раннем возрасте проявила феноменальную одарённость во многих областях знаний. Говорила на шести языках, в том числе в совершенстве знала немецкий и французский. Была одарена музыкально, прекрасно пела и танцевала. Что касается актёрского искусства, то она могла быть принята в любую первоклассную труппу. Позже это, кстати, сделали две ее дочери, ставшие примадоннами Петербургской оперетты.

Софьей Ивановной, выросшей в ужасной бедности, владела иная страсть – любовь к драгоценным камням: ожерельям, бусам, кулонам, браслетам, перстням. Она легко втиралась в доверие к людям высшего света, выдавая себя за курляндскую баронессу. Искусно вскрывала любые сейфы, либо проникала в спальни, гардеробы, кабинеты, похищая оттуда все, что плохо лежало. Не пренебрегала авантюристка и модными ювелирными магазинами, причём красть самые дорогие изделия ей помогала специально надрессированная обезьянка. Делалось все это с артистическим шиком.

Софью Блювштейн нельзя было назвать совершенной красавицей. Она была пепельной блондинкой, с живыми карими глазами, широким носом, тонкими губами. В ней было море огня, игривой изобретательности, почти на каждого мужчину она действовала неотразимо. Здесь, конечно, срабатывал и ее женский гипноз, да и сама Софья Ивановна не пренебрегала интимными связями. Она меняла мужей и любовников как перчатки. В конечном счёте, одна из пагубных страстей – к какому-то захудалому вагонному шулеру – сгубила ее.

Неверный сожитель сдал Соньку на руки одесской полиции в 1885 году. Провожали её почти всем городом возле парохода, отправлявшегося из тёплой Одессы на каторжный Сахалин. Пришёл проститься с нею и сам одесский генерал-губернатор, у которого Сонька на глазах у почтеннейшей публики свистнула золотые часы. Это была, разумеется, ее очередная шутка, пропажу она тут же вернула. Когда Чехов прибыл в Александровск, Соньке Золотой Ручке было уже 34 года. Её жизненная неугомонная энергия била через край даже на каторжном острове. Она содержала шикарную квасную, где вместе с квасом приторговывала водкой. Не канули в Лету и ее музыкальные способности. На Сахалине Сонька отыскала четырёх парней с пейсиками и создала для увеселения каторжной публики еврейский оркестрик.

В последней пьесе Чехова «Вишнёвый сад» её героиня Раневская перед отъездом в Париж приглашает в свой сад именно еврейский оркестрик. Следы разудалой бабёнки прослеживаются и в других чеховских произведениях, в первую очередь в рассказе «Тина». Тина – это не женское имя, это – водоросль, затягивающая неопытного ныряльщика на дно водоёма. А героиня рассказа Сусанна Моисеевна Ротштейн, дочь почившего в Бозе водочного короля. Она прикарманила себе немалые денежные векселя, на которые претендовали два кузена, два гвардейских поручика: Сокольский и Крюков. А прикарманила она чужие деньги самым простым способом – через постель. Оба гвардейца только смеются и залихватски покручивают усы. Чем же она их взяла? «С ведьмами жил, а ничего подобного не видывал», - говорит своему двоюродному брату Крюков. – Именно наглостью и цинизмом. Что в ней завлекательно, так это резкие переходы, переливы красок, эта порывистость анафемская».

Антон Павлович застал Софью Ивановну в ее камере во время переписи. Незадолго до этого она совершила неудачную попытку побега. Ее, переодетую в мундир охранника, взяли в лесу стрелявшие поверх ее головы солдаты. Беглянке надели на руки кандалы и вкатили пятнадцать плетей, чего, говорят, раньше с женщинами не делали. Вид у Соньки при свидании с Чеховым был не из лучших, о чём свидетельствует запись в книге «Остров Сахалин»: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина, на руках у нее кандалы… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у неё мышиное». Надо полагать, она нюхала воздух свободы.

По наблюдениям Чехова, каторга пробуждала в заключённых самые низменные инстинкты: лживость, лукавство, трусость, малодушие, наушничество. Склонность к воровству была присуща поголовно всем. Здесь крадут все, что плохо лежит. Воруют, сидя в тюрьме и на каторжных работах, воруют у свободных поселенцев острова и у своих бедолаг заключённых. В этом искусстве упражняются все от рассвета до заката, оно поистине доведено до совершенства.

Писатель и врач писал свою книгу как научное исследование. Исходя из этого, он испросил разрешения присутствовать при экзекуции, отвратительное зрелище которой он смог выдержать лишь до половины. Больной от ужаса он глядел, как тюремный врач проверял сердце преступника: способно ли оно выдержать наказание девяноста ударами плетьми? Одна из глав книги посвящена этой сцене, которая Антону Павловичу ещё долго снилась по ночам. «Палач стоит сбоку, - напишет Чехов, - и бьёт так, что плеть ложится поперёк тела. После каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и даёт отдохнуть полминуты. У преступника Прохорова волосы прилипли ко лбу, шея надулась, уже после пяти-десяти ударов тело, покрытое рубцами еще от прежних плетей, побагровело, посинело, кожица лопается на нем от каждого удара». - Ваше благородие! – вскрикивает жертва сквозь визг и плач. – Пощадите, ваше благородие! - А надзиратель – военфельдшер только отсчитывает число ударов: - Сорок два! Сорок три! На этом месте Чехов не выдержал и покинул помещение. А позже, уже на улице военфельдшер сказал Антону Павловичу: - Люблю смотреть, как их наказывают! Это такие негодяи, вешать бы их надо мерзавцев!

В начале сентября Чехов в последний раз совершает поездку на южную часть острова. И с гордостью сообщает А.Суворину, что он, кажется, встретился и поговорил на Сахалине с каждым каторжником или поселенцем. В письме близким домой он пишет: «Я соскучился, и Сахалин мне надоел. Ведь вот уже три месяца, как я не вижу никого, кроме каторжных, или тех, которые умеют говорить только о каторге, плетях и каторжных. Унылая жизнь».

Чехов, мечтавший посетить Японию, присутствовал в начале октября на официальной церемонии вручения русских орденов японскому консулу Г.Кудзе и его секретарю Е.Судзуки. К сожалению, переговоры с консулом завершились отказом в получении визы, и поездка писателя в Страну восходящего солнца сорвалась. Причиной стали случаи заболевания холерой. А Япония на этот счет установила строжайший карантин. 13 октября Чехов навсегда покидает Сахалин. Он поднялся на борт парохода «Петербург», который отправился во Владивосток. Здесь писатель пробыл три дня и посетил Общество изучения Амурского края и получил заграничный паспорт: «Предъявитель сего врач А.П.Чехов отправляется морским путём за границу».

В районе острова Мацу-Сима в Японском море команда «Петербурга» предала воде тело рядового И.Чублинского, умершего «от хронического воспаления», то есть, от чахотки. Писателю это послужило темой для рассказа «Гусев». Случай подобного рода похорон потряс Антона Павловича, тем более, что обряд был повторен. «По пути в Сингапур бросили в море двух покойников. Когда глядишь, как мёртвый человек, завороченный в парусину, летит, кувыркаясь, в воду, и когда вспоминаешь, что до дна несколько вёрст, то становится страшно и почему-то начинает казаться, что сам умрёшь и будешь брошен в море». К тому же пароход «Петербург» попал в сильнейший тайфун, у него не было тяжёлого груза, и его болтало. Казалось, ещё мгновение и пароход пойдёт ко дну.

Капитан парохода Р.Гутан предупредил Чехова, что в этой части океана полно акул. Чтобы не быть съеденным хищниками, опытный моряк посоветовал держать наготове револьвер. Вот, наконец-то, в самом конце восьмимесячного путешествия Антону Павловичу пригодился старый надёжный Смит и Вессон. Он быстро прошёл в каюту, достал револьвер и не расставался с ним во все время пути. В начале ноября в середине рейса между Сингапуром и Цейлоном Чехов действительно подвергся опасности. Он купался в Индийском океане, держась за конец фала, который ему протянула судовая команда. И вдруг увидел в воде рыб-лоцманов и стремительно приближавшуюся к нему акулу. Здесь уж понадобилась сообразительность судовой команды, а также быстрота её реакции.

В середине ноября Антон Павлович несколько дней провёл на Цейлоне, откуда привёз в Россию двух мангуст, охотниц на змей. Правда, на русской почве этим шустрым зверькам охотиться было не на кого и, вскоре их пристроили в зоопарк. В цейлонском городе Канди Чехов наблюдал оригинальное шествие Армии спасения. «Я увидел процессию: девицы в индусских платьях и в очках, барабан, гармоники, гитары, знамя, толпа черных голожопых мальчишек сзади, негр в красной куртке. Девственницы поют что-то дикое, а барабан – бу! бу! И это в потёмках на берегу озера».

12 ноября «Петербург» снимается с якоря в Коломбо и берет курс на Порт-Саид. А 18 ноября Чехов увидел, наконец, берег Африки. И действительно в Африке была ужасная жарища! Но её писатель переносил великолепно. Он запирается в каюте и, не теряя даром времени, пишет рассказ «Гусев». «Уже потемнело, скоро ночь. Гусев, бессрочный рядовой приподнимается на койке» – вот первые слова рассказа. А 23 декабря он был отослан в «Новое время». Новый рассказ был с восторгом принят всеми читателями и критиками. «Какая прелесть! Или – вернее, какая правда!» - воскликнет один из них.

«Автор сумел развернуть такую потрясающую драму, затронув попутно глубочайшие, почти мировые вопросы», - напишет другой. Сюжет «Гусева» непритязателен. Он буквально списан с натуры. В пароходном лазарете медленно умирают от чахотки и невыносимой жары двое – бессрочный солдат Гусев и «протестант» духовного звания Павел Иванович. Лёжа на соседних койках они ведут неторопливую беседу, подводя итог своей тяжёлой жизни. Павел Иванович на чем свет клянёт существующие порядки, он проклинает начальство, вырвавшее солдата из родного гнезда и за 15 тысяч вёрст от дома вогнавшего его в чахотку. Гусев же, чем-то схожий с толстовским Платоном Каратаевым, являет собой тип смиренного человека, покорного ко всему, что творится на свете.

Вот его диалог с ухаживающим за ним солдатом: «А помирать страшно» - спрашивает солдат. «Страшно, - отвечает Гусев. – Мне хозяйства жалко. Брат у меня дома, знаешь, не степенный: пьяница, бабу зря бьёт, родителей не почитает. Без меня все пропадёт». В финале рассказа умирают оба – и «протестант», и «смиренник». Их обоих зашивают в парусину, привязывают к ногам тяжёлые колосники и сбрасывают за борт. Дойдут ли они до дна? Там, говорят, расстояние в четыре версты. А над головою бездонное небо. Боже мой, какой маленькой песчинкой кажется человек между этих двух бездн. «Небо становится нежно-сиреневым. Глядя на это великолепное, очаровательное небо, океан сначала хмурится, но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные, страстные, какие на человеческом языке и назвать трудно». Так итожит Чехов свой рассказ.

После поездки на Сахалин Чехов с интервалами в два года пишет ещё два рассказа «каторжной» серии: «В ссылке» и «Убийство». Первый был навеян воспоминаниями о трудной переправе, во время сибирской распутицы, через Иртыш, когда писателю пришлось заночевать на берегу в домике паромщиков. Там он и познакомился с будущими главными героями произведения – с сосланным старым Семёном, прозванным Толковым, и молодым татарином, имени которого никто толком не знал. Спор и конфликт между ними разгорелся из-за судьбы так же сосланного в Сибирь интеллигентного барина Василия Сергеевича, у которого дома в России остались молодая жена и дочка. Обе они, после его продолжительных хлопот, приехали к нему на место поселения. Но так как жизнь здесь была ужасно, жена ссыльного через три года сбежала от него. А дочка заболела чахоткой, которую он тщетно лечит, скитаясь по врачам. Выразителем одной – пассивной – позиции в рассказе является Семён Толковый.

Он притерпелся к невыносимой каторжной жизни. Считает, что в ней ничего не надо менять. И то и дело повторяет любимое слово-присказку: «при-вы-ыкнешь». Совсем другой позиции, видимо, близкой к авторской, придерживается молодой татарин. Сосланный несправедливо в Сибирь по решению сельского схода, он активно ищет справедливости. Татарин, заикаясь и с трудом подбирая русские слова, заговорил о том, что если бы жена приехала к нему хотя на один день и даже на один час, то за такое счастье он согласился принять какие угодно муки и благодарил бы Бога. «Лучше один день счастья, чем ничего».

«Чеховский татарин, - написал один из критиков, - оказывается на стороне деятельной любви к жизни, верности нравственным устоям… В таинственной глубине тёмного народного чувства сверкают искры глубокой любви к жизни и вера в возможность её совершенства». Второй рассказ «Убийство» происходит где-то в глубине европейской России на станции Прогонная.

Трагедия произошла в семье содержателя придорожного трактира Терехова, где брат Яков и сестра Аглая убили своё родича и приживальщика Матвея. Внешним поводом для потасовки между двумя двоюродными братьями послужило несоблюдение православных обрядов великого поста. А, ещё точнее, спора из-за бутылки постного масла, которой и был прикончен несчастный Матвей. Чехов убедительно даёт понять читателям, что дотошное соблюдение церковных обрядов не заменяет истинной веры в Христа, главной для которой остаётся любовь к ближнему. Действие последней главы рассказа происходит на Сахалине, где писатель познакомился с Яковом Тереховым. Здесь многое списано с натуры: описание неприглядной и суровой воеводской тюрьмы, изображение труда каторжан при погрузке парохода, прозвище Веник, данное Терехову за его длинную бороду, судьба его дочери Дашутки, сосланной на остров вместе с ним и отданной в сожительницы какому-то поселенцу. Чехов завершает этот сахалинский рассказ проникновенными размышлениями героя. «Он вглядывался напряжённо в потёмки, и ему казалось, что сквозь тысячи вёрст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул, зрение его туманилось от слез, но он все смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страдания хотя бы один день». По словам Чехова, после поездки на каторжный остров, все последующие его произведения были насквозь «просахалинины». И дело не только в новых увиденных писателем характерах или в новых подсказанных жизнью сюжетах.

В результате поездки на Сахалин у Антона Павловича расширилось само понимание русской жизни, усилилась в его творчестве тема протеста против задавленности простого русского человека. Особенно все это проявилось в повести «Палата № 6», где Россия предстаёт как один огромный дом скорби. Поездка на Сахалин стала для писателя его гражданским подвигом. Он воочию убедился в каких нечеловеческих условиях живут униженные и оскорблённые русские люди. Писатель и врач сделал все возможное, чтобы облегчить их труд, избавить от унизительных наказаний.

После выхода в свет книги «Остров Сахалин», которая имела большой общественный резонанс, правительством был пересмотрены многие статьи уголовного законодательства. В результате женщины-каторжанки были избавлены от телесных наказаний, дети получили правовую защиту, улучшилось медицинское обслуживание заключённых. Ну, а что касается парохода «Петербург», то он благополучно прибыл 2 декабря в Одессу. После прохождения трёхдневного карантина, Антон Павлович сошёл на берег. «Известный наш беллетрист А.П.Чехов, - сообщило «Новое время», - возвратился из своей поездки на остров Сахалин. На днях он будет в Москве».