Гумилев считал нареченного тогда царем первым самозванцем на Руси. А позорное прозвище «Лжедмитрия» - еще до Гумилева - твердо удерживалось в российской историографии. Многие авторы российской историографии полагали, да и полагают, что последний из Рюриковичей, сын Ивана Грозного и Марии Нагой, в раннем отрочестве был зарезан в Угличе. Но ни один из следопытов, блуждающих в потемках российской истории, до конца не разгадал тайны событий, случившихся четыре столетия назад.
В криминальных происшествиях – от 15 мая 1591 года в Угличе до 17 мая 1606 года в Москве – выходят на свет заговоры и лицедейство, подмена людей и смена их имен, погони, переодевания, убежище за монастырскими стенами. Здесь многое двоится и троится, словно в кривых зеркалах бесы строят нам отвратительные рожи. Случались и заведомо ложные «поиски», уводящие от истины в непроглядный мрак. Потому до сих пор в этой истории многое видится как в тумане.

Как же трудно разобраться в свидетельствах очевидцев. Да и кому, скажите, можно верить? У меня, к примеру, нет уверенности, что многие «надежные» свидетели давали показания не под угрозами и не под пыткой. И уж совсем сомнительны, на мой взгляд, документы комиссии, примчавшейся 19 мая в Углич. Агенты тогдашнего правителя России Годунова прибыли сюда скорее не прояснять, а затемнять и без того запутанное дело. А также, резать языки болтливым очевидцам. И, разумеется, для того, чтобы подвергнуть преследованию неугодное правителю семейство Нагих, а саму царицу Марию Федоровну сослать в отдаленный монастырь.

Кому тут можно верить? Если сам председатель комиссии лукавый и сановитый боярин Василий Шуйский целых пятнадцать лет давал показания, взаимно исключающие друг друга: царевич упал на нож и закололся (1591); царевич спасся (1605); царевич был зверски зарезан агентами Годунова (1606). У него было три правды. Значит, можно предположить, что будущий царь - плутоватый Василий Шуйский (1552 – 1612), хотя бы в одном случае, сказал правду.
Тут я обязан на миг остановиться. К чему, в самом деле, ссылаться на забитых и запуганных нянек, на несмышленых сверстников царевича, метавших нож на заднем дворе княжеской усадьбы? К чему внимать лживым словесам чиновников, прячущих от людей правду? В угличской трагедии есть единственный свидетель, которому можно верить больше, чем кому-либо.

И этот свидетель – материнское сердце. Сердце Марии Нагой, матери царевича - погибшего или спасшегося. Теперь настало время рассказать о семье царицы Марии Федоровны (1565–1612), происходившей из крепкого служивого дворянского рода. Это семейство особенно возвысилось, когда стареющий Иван IV ввел во дворец седьмую жену - Марию. Свадьба состоялась 6 сентября 1580 года, а 19 октября 1582 года у грозного царя и молодой красавицы родился царевич Димитрий. Вскоре строптивый Иван Васильевич, проигравший Ливонскую войну, начал свататься к племяннице английской королевы Мэри Гастингс – для укрепления могущества своей державы в союзе с Англией. А Марию Федоровну вместе со всей ее родней государь сплавил в Углич, служивший когда-то местом почетной ссылки для удельных князей.

Здесь на полуострове, омываемом волжской волной, в бревенчатом тереме угнездилось семейство Нагих: царица с маленьким сыном и двумя братьями – склонным к бражничеству Михаилом Федоровичем и деловитым, взявшим на себя суетливые обязанности ключника, Григорием Федоровичем. С ними дружно уживались двое дядьев царицы: рассудительный и твердый характером дипломат Афанасий Нагой, вдоволь насидевшийся в плену у крымских татар, а также его брат Андрей Нагой, взваливший на себя дела стряпчего. Отец же их - видный вельможа Федор Нагой, издавна соперничавший с Борисом Годуновым, сложил буйную голову на плахе.

Как видим, семейству Нагих было отчего враждовать с царскими прихвостнями. А они находились рядом. Из Москвы в Углич были присланы дьяк Михаил Битяговский, его сын Данило Битяговский и племянник Никита Качалов. Здесь на месте с ними сошелся сын царевичевой «мамки» Василисы Волоховой молодой Осип Волохов. Все они и не скрывали враждебного отношения к Нагим, шпионили и доносили на них Годунову. К тому же сильно притесняли семейство в денежных делах. Ни для кого не было секретом, что болезненный царь Федор Иоаннович (1557-1598) не был полноценным правителем. Он доживал свой век, проводя целые дни на колокольне и без умолка трезвоня. (Один иностранец в своих воспоминаниях съязвил: напрасно говорят, что у государя мало рассудка; я убедился, что он вовсе лишен его).

Власть, по всей видимости, должна была скоро перейти к его младшему брату Димитрию. Но многие вельможи, рвущиеся к трону, мечтали о смерти и царя, и царевича. Главным фаворитом среди них был царский шурин Борис Федорович Годунов (1552-1605). Он уже тогда фактически правил Россией. А происходил он от крещеного татарского царевича Чета, далеким предком которому доводился сам Чингисхан.
Но Борис Федорович, как свидетельствуют многие жившие тогда в Москве англичане, вел себя истинным джентльменом: одевался с иголочки, имел приятную внешность, никому не грубил. Он удачно женился на Марье Григорьевне Скуратовой, дочери палача. А любимую сестрицу Аринушку выдал за Федора Иоанновича (не беда, что уродец и дурак,- все же царь). Трон, для Годунова, казалось, стоит рядом - только руку протяни.
Одна незадача: царевич в Угличе подрастает… Многие замечали, что соперники Годунова неожиданно исчезали, как по команде. Бывало, зашлют каких-нибудь знатных бояр в отдаленные монастыри, а они возьми – да и помри. Кто в прорубь провалится, кто в баньке угорит, кто поганых грибков объестся. И доподлинно известно, что сгноил он в захудалых монастырях троих братьев Романовых. Лишь Федор Никитич выдюжил, покинул мирскую жизнь и постригся под именем Филарета в Антониевом монастыре в Сийске.
Позже Филарет (1554-1633) стал патриархом и родным отцом первого Романова на троне.

Но трудней всего Годунову пришлось в борьбе с Шуйскими. Эти происходили от славного князя Андрея, брата Александра Невского. Были среди них славные рубаки: Глазастые, Горбатые, Скопины. Нашлись и покорители Казани, и участники обороны Пскова в войне с Баторием. Всех загубил Борис.
А вот хитроватого и подслеповатого лиса, известного дворцового интригана Василия Шуйского (того самого, из комиссии) взял, да и пожалел. Борис Годунов любил заигрывать с православными: деньги нищим раздавал, хлебные закрома голодным открывал, а заодно и Лобное место укрепил, чтоб там удобно было, обнес его камнем. Всем понравиться хотел. Но особенно сдружился с Иовом, которому правитель России помог заполучить высший духовный сан, сан патриарха. Тут уж дружба - «не разлей вода».

Только у русского народа были свои представления о власти: Ивана Грозного на Руси считали строгим, но справедливым царем, о нем песни слагали. А про Годунова – ни полслова: лишь шушукались по углам. Стоит кому-то помереть: да это, говорят, Годунов отравил. Неугоден был царь Борис ни Богу, ни народу. Ох, несчастливое это было правленье.

Может быть, это смутное время
Очищает распутное племя;
Может быть, эти лютые дни –
Человечней пред Богом они,
Чем былое с его благочинной
И нечестья, и злобой личиной.
Если ярость одержит сердца
В человеке за мглой Вельзевула, -
Не весна ли в подполье пахнула?
Не Судьи ль разомкнула труба
Замурованных душ погреба?
(Вячеслав Иванов, «Песни смутного времени»)

Ступаю по угличской земле, иду по заповедным местам, где резвился, играл ножичком юный царевич вместе со сверстниками: сыном постельницы Петром Колобовым, сыном кормилицы Баженом Тучковым, их приятелями Иваном Красенским и Григорием Козловским. Подхожу к тому месту, где пролита детская кровь (спасся или не спасся царевич, но его кровь была пролита). Здесь стоит теперь церковь Димитрия на крови. Внутри храма - цель моего паломничества – фреска, запечатлевшая давние события, а также знаменитый угличский колокол, в который звонил на колокольне Спасского собора пономарь Федот Огурец. Набатный звон его отозвался в каждом русском сердце и возвестил о начале Смутного времени. Колокол был признан главным виновником обрушившихся на страну несчастий. Его осудили, оторвали медный язык, чтоб не брякал, а оставшуюся часть отправили в Тобольск.

Но царь-либерал Александр II в 1862 году вернул «изгнанника» на прежнее место. Он стоит теперь на постаменте в церкви на крови. Осторожно подхожу к нему и тихонько стучу: …бум-м …бум-м! Этот медный глашатай, кажется, наделен душой и тревожится за всю Россию.

Вечерний звон у стен монастыря,
Как некий благовест самой природы…
И бледный лик в померкнувшие воды
Склоняет сизокрылая заря.
(Анна Ахматова, 1914)

О минувших событиях рассказывает и храмовая фреска где разыгрываются события, случившиеся майским днем 1591 году. Слева – проводы мальчика на прогулку. Ниже – сцена убиения. Выше – лежащий на земле царевич и склонившаяся над ним мать. Центральная часть композиции – колокольня Спасского собора и пономарь Федот Огурец, видевший все своими глазами и бьющий в набат, созывая народ к суду и расправе. А вот уже в правой части горожане побивают заговорщиков камнями. Но от видений иконописца перейдем к свидетельствам историка Н.Карамзина: «Настал день, ужасный происшествием и следствиями долговременными: 15 мая, в субботу, в шестом часу дня, царица возвратилась с сыном из церкви и готовилась обедать, братьев ее не было во дворце, слуги носили кушанье. В сию минуту боярыня Волохова позвала Димитрия гулять на двор: царица, думая идти с ними же, в каком-то несчастном рассеянии остановилась, кормилица удерживала царевича, сама, не зная для чего: но мамка силою вывела его из горницы в сени и к нижнему крыльцу, где явились Осип Волохов, Данило Битяговский, Никита Качалов. Первый, взяв Димитрия за руку, сказал: «Государь! У тебя новое ожерелье». Малый, с улыбкою невинности, подняв голову, отвечал: «Нет, старое».
Тут блеснул над ним убийственный нож, едва коснулся гортани его и выпал из рук Волохова. Закричав от ужаса, кормилица обняла своего державного питомца. Волохов бежал, но Данило Битяговский и Качалов вырвали жертву, зарезали и стремглав кинулись вниз по лестнице в то самое мгновение, когда царица вышла из сеней на крыльцо, девятилетний святый мученик лежал окровавленный в объятиях той, которая воспитала и хотела защитить его своей грудью: он трепетал, как голубь, испуская дух».

Эта версия утвердилась в сознании людей на многие десятилетия. Никто не желал ставить ее под сомнение. В церквах возглашалась анафема самозванцу Гришке Отрепьеву, а убиенный царевич был канонизирован. Но кое в чем историка все же можно поправить. Дмитрию в то время минуло не девять, а восемь с половиной лет, что, впрочем, ничего не меняет. Но вот утверждение, что царевич еще во дворе испустил дух, представляется сомнительным. Один из дядьев царицы Андрей Александрович Нагой на следствии показал: с крыльца увидел, что во дворе, где играли дети, столпились женщины, царевич лежал на руках кормилицы, а жив он или мертв, того не разглядел. Итак, перед нами классическая версия угличского дела (царевича зарезали слуги Годунова). Она, разумеется, заслуживает самого серьезного отношения.

Вопрос здесь в одном: был ли царевич убит или только ранен? Об этом и пойдет речь. Что касается версии следственной комиссии, (царевич упал на нож и закололся), то она крайне сомнительна. Во-первых, уж больно на руку она была властям: избавляла от лишних хлопот, объяснений и неприятностей. Во-вторых, мало вероятно, чтобы эпилептик в припадке сам себя зарезал: больные, ведь, падают не ничком, а навзничь – им голову надо защищать, а не горло. Вышагиваю по двору княжеской усадьбы и отсчитываю от алтарной части церкви Димитрия (здесь была пролита кровь) - до княжеского крыльца меньше сотни шагов. Это значит, что царевича, еще не истекшего кровью, можно было быстро внести в дом. Что было дальше?
Находившийся в доме лекарь-итальянец мог остановить кровь и привести царевича в чувство. За высокими стенами и хорошо укрытыми окнами царицыных покоев ничего не видно. И, когда в Угличе бушевали страсти, а приехавшая из Москвы комиссия Шуйского чинила допросы, домочадцы могли бороться за жизнь ребенка. Перехожу к самому загадочному месту расследования и пытаюсь ответить на вопрос: а может, подменили Димитрия на другого ребенка, похожего на царевича?

В Италии найдено донесение папского нунция Рангони, где тот пересказывает римскому папе признание юноши, назвавшегося царевичем. Этот молодой человек (отнюдь не грубоватый монах Гришка Отрепьев) рассказал, что в юности ночью его спас от убийц дядька-пестун, подменив на другого ребенка. По всей видимости, это произошло в ночь с 15 на 16 мая 1591 года. Тогда, кого же отпевал на следующий день в Преображенской церкви Крутицкий митрополит Геласий? Сказать определенно невозможно. Был ли кто похож на царевича, что никто ничего не заметил? Или лицо его было закрыто? В этой версии нет ничего невозможного. По-человечески, хочется верить, что умер Димитрий ненасильственной смертью.

Солнце, закатывающееся за Волгу, золотит кресты и купола угличских храмов, но, кажется, ярче всех горит убранство высокого Спасо-Преображенского собора. Перестраивался он с тех времен и вобрал в себя названия двух старых церквей. От этого сияния на душе становится светлее… Возвратившись в Москву, снова погружаюсь в свидетельства историков и мемуаристов. Оказалось, еще во времена Екатерины II возникали сомнения в том, что царевич погиб. Один из придворных историков Герард Фридрих Миллер дал повод для сомнений самой царице. «Все, что не ясно в истории, более другого подвергается его исследованию»,- так отозвался об этом ученейшем немце Н.В. Гоголь, восхищавшийся парадоксальностью его ума.
На все расспросы Екатерины Миллер смиренно отвечал: Ваше Величество, вы же знаете, что мощи царевича Димитрия почивают в Архангельском соборе и творят там чудеса. Мудрой царице пришлось согласиться: она, не хотела ссориться с православной церковью, канонизировавшей Димитрия. Ведь давно «утвердилось мнение», а по сути, - версия, представленная Годуновым и патриархом Иовом: царевич погиб 15 мая 1591 года. А выдававший себя за младшего сына Грозного, - самозванец, беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев.

Но о России писали и западные историки, и заезжие дипломаты, и купцы… Ценные свидетельства, в частности, оставил Джером Горсей, подданный королевы английской Елизаветы Тюдор. В нашей стране он пробыл с перерывами с 1573 по 1591 год. Для нашего расследования особенно интересен последний приезд Горсея в Россию, совпавший волею судьбы с трагическими майскими днями в Угличе. Изящные манеры, непривычные для русских, и костюм этого эсквайра и джентльмена достойны описания. Джером носил камзол с кружевным воротником и, что вызывало особые чувства, гольфы и бриджи. Россияне, ходившие в кафтанах до пят, при встрече с Горсеем перемигивались и шептали друг другу на ухо: журавлиные ноги. Эта кличка словно приклеилась к англичанину, ему никак не удавалось от нее избавиться, хотя он щедро одаривал русских друзей мелкими золотыми монетками, «розеноблями», прозванными за изображение на них корвета «корабликами».

У Горсея в России был широкий круг знакомств, в том числе и семейство Нагих, а также добрая репутация при дворе. Но в 1591 году во время короткого пребывания в Лондоне с Джеромом случилось непредвиденное. Английская королева попросила его по дороге в Москву встретиться в Кракове с польским королем. Об этом визите разведали в Москве. И когда англичанин объявился в Кремле, царь Федор Иоаннович отчаянно замахал руками и горько заплакал: «Какое предательство! Какое предательство!» Джерому от греха подальше пришлось быстренько ретироваться в Ярославль. И здесь, недалеко от Углича, в британской миссии случилась тревога. Горсей и его слуги, были разбужены настойчивым стуком в ворота. Ночной гость в тревожное время! Не к добру это было …
«Спокойно, - сказал хладнокровный Джером, - в доме пятнадцать пистолетов, задешево мы свои жизни не продадим». И осторожно стал спускаться по лестнице на своих журавлиных ногах, а следом шел дрожащий слуга, держа в руках канделябр и пистолет с взведенным курком. Каково же было удивление главы британской миссии, когда за воротами он услышал взволнованный голос старого знакомого, дипломата Афанасия Нагого. Понять можно было, что бывалый удалец проскакал немало верст: коня чуть не загнал.
«Сэр, выручайте, - взмолился Афанасий, - нет ли у Вас хорошего лекарства? Надо спасать человека!» И хотя Горсей ворота не отворил, передал-таки, подаренную ему королевой баночку с чудодейственным бальзамом. «В долгу не останусь!» - крикнул Афанасий, пришпоривая коня.

Загадок в этом приключении, разумеется, больше, чем разгадок. Но пытливый польский историк Казимир Валишевский выстроил интересную версию. Бальзам, рассудил он, понадобился Нагим для спасения Димитрия. Оттого-то они и обратились за помощью к Горсею. В ряду сторонников последней версии (царевич спасся) можно поставить и имя Фридриха Шиллера. Его последняя, незавершенная драма - «Деметриус», т.е. «Димитрий», на русский язык до сих пор не переведена. Обратите внимание, автор назвал свое произведение отнюдь не «Лжедимитрием». В той далекой исторической загадке для поэта многое оставалось тайной. Он стремился развязать узел парадоксов, дать им свое моральное объяснение. Уже в первых сценах Димитрий, искренне веря, что он сын Ивана Грозного, выступает в Краковском сейме. Он призывает поляков идти походом на Москву, выступить против Годунова во имя восстановления законной власти на московском престоле. Это яростная убежденность в правоте (ею пронизаны первые две сцены) принадлежит не только герою, но и автору драмы.
Для Шиллера русский царевич, как и героиня его предыдущей трагедии «Мария Стюарт», - цельные и смелые люди, ставшие жертвами темных интриг. Немецкий поэт был на стороне Димитрия, оправдывал его деяния. Но, увы, смерть автора осенью 1805 года в Веймаре оборвала на полуслове эту драму из русской истории.

Посмотрим, что же говорят российские историки о загадочном угличском деле, соединившемся позже с делом о самозванстве. Об этом написано в «Истории государства Российского» Н. Карамзина, с некоторыми вариациями повторено в трудах С. Соловьева, Н. Костомарова, Л. Гумилева. Осторожный в категорических оценках другой наш классик В. Ключевский, не отрицая возможности убийства Димитрия, пишет о появлении на российском троне его двойника: «Для нас важна не личность самозванца, а его личина, роль им сыгранная. На престоле московских государей он был небывалым явлением. Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы.

Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, уничижительное отношение к людям, нарушил заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей». Но мы почти забыли о царице Марии Федоровне Нагой, которая по нашему представлению является главной свидетельницей угличского дела.

Давайте проследим по датам, когда и что она говорила.
1591 год, май-июнь. Комиссия Шуйского ведет в Угличе свое расследование. Мария Федоровна не проронила ни слова, а ее, как царицу, допрашивать не посмели.
1604 год, март. До Москвы доносятся слухи о спасшемся царевиче. Марию Федоровну (ее же инокиню Марфу) доставляют в царский дворец.
В Кремле допрос ведут Борис Годунов и его жена, Малютина дочь, Марья Григорьевна. Можно предположить, как проходил этот допрос…
Годунов: Жив ли царевич Димитрий?
Марфа: О том не ведаю. Но сердце говорит что, жив.
Мария Григорьевна (остервенело): Говори, где прячешь щенка? Марфа (молчит и плачет).
Мария Григорьевна (жжет ей свечкой глаза) Говори, говори, подлая!
Марфа: Больно, больно! Все равно не выдам!
Годунов: Полно, полно, Марьюшка. Она, может, и не знает ничего…
1605-й год, 17 июля в селе Тайнинском произошла встреча недавно коронованного в Москве царя Димитрия с Марией Федоровной, возможной его матерью. Как представить себе эту встречу? Позволю себе процитировать фрагмент из исторического романа:
«Дети боярские к дверцам кинулись. Настежь распахнули. Бояре царицу-иноку под руки подхватили, на землю поставили. А царь уже у ног ее: «Государыня! Матушка государыня!» Слезами зашелся. Царица подняла Димитрия, на шею кинулась, да так и замерла. Водой отливать стали. Доктор-итальянец соли какие-то достал – чтобы понюхала. В себя пришла. Больше от царицы ни на шаг. Толпа охнула: сын!» (Н.Молева, «Марина Мнишек»).
1606 год. 17 мая, Красная площадь. Толпа тащит растерзанное тело Димитрия к воротам Воскресенского монастыря, откуда выходит Мария Федоровна.
Кто-то из толпы: говори, твой ли это сын?
Мария Федоровна: спрашивать надо, когда он жив был! Теперь ясно, что он не мой.

Почему обращаюсь к художественным произведениям? Да потому что большинство историков отрицают вероятность спасения царевича. Другой литературы крайне мало.

Н.Молева – доктор исторических наук, автор двух десятков талантливых книг, главное достоинство которых в том, что написаны они добрым сердцем и женской рукой. В путанице угличского дела интуиция, может быть не менее важна, чем логические построения. Кто, как ни женщина может почувствовать кровную связь матери и сына?

О, набат, набат, набат,
Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя,
Эту искру, этот взгляд…!
(Э. По, «Колокола»)

Итак, если предположить, что Димитрий остался в живых, то попробуем проследить, какими дорогами выстлана его судьба.

В феврале 1602 года, от улицы Варварка в Москве двинулись в дальний путь три монаха: Варлаам Яцкий, Мисаил Повадьин и самый младший из них – Гришка Отрепьев. Путь их лежал к святым местам – в Киево-Печерскую лавру. Но все пошло как по Гоголю: не обошлось тут без козней нечистого. Вроде бы, выходили из Москвы трое, а пришли в Киев - стало четверо.
Так и сказал, прогоняя гостей прочь, настоятель лавры, архимандрит Елисей: четверо пришли, четверо и уходите. Кто же был четвертый? Может, царевич Димитрий? Наблюдательный читатель, наверное, смекнул: трудно представить в одном лицо ангелоподобного отрока из Углича и дерзкого претендента на престол, чью разбойничью физиономию запечатлел на гравюре в Кракове художник Л.Килиан.

Кто-то метко сказал об этой старой гравюре, что, при встрече с подобным человеком на большой дороге, он бы крепко держался за свой кошелек. Многое здесь, конечно, не вяжется. Но, может, жестокая жизнь перековала нежного отрока в сурового бойца? Как бы то ни было, а трое или четверо монахов, миновав границу, продолжали свой путь по раздольным просторам соседней Украины. Их дорога пролегала через Острог, Гощу, Брагин... и привела в срединную Польшу.

«По одному из свидетельств, - пишет Н.Костомаров, - претендент открылся в замке у Константина Вишневецкого, куда он приехал вместе с его братом Адамом Вишневецким. Там он увидел сестру княгини Вишневецкой панну Марину Мнишек, страстно влюбился в нее и положил ей на окно записку, в которой объяснял, что он по рождению совсем не тот, чем принужден быть по несчастным обстоятельствам, и подписался: «Царевич Димитрий». Вишневецкие узнали об этом и поверили ему». (Н.Костомаров, «Русская история в жизнеописаниях»).
А дальше последовал целый круговорот событий, в которые были втянуты помимо многочисленных панов такие важные персоны, как польский король Сигизмунд III и римский папа Климент VIII.
Монарх удостоил Димитрия аудиенции. А с папой претендент вел переписку на латыни, при этом Димитрий называл себя «бедной христовой овечкой», а папа именовал его «любезным сыном». Разумеется, цели у всех этих господ были разные: одним хотелось хорошенько погреть руки, другие стремились вовлечь Россию в содружество католических стран, вооружить ее против общего врага – Османской империи.

Далее перед нами мелькает целая вереница хрестоматийных подробностей: сватовство царевича к Марине, сбор польских добровольцев и присоединение их к Димитрию вместе с запорожскими и донскими казаками, переход на сторону претендента на престол московской армии под командованием Петра Басманова, ставшего вскоре соратником нового царя в покоренном Кремле. Борис Годунов к тому времени умер от нервного потрясения или от яда.

События эти сотни раз описаны в учебниках истории и отображены в литературе…

Теперь иду – погибель иль венец
Мою главу в России ожидает.
Найду ли смерть, как воин в битве честной,
Иль как злодей на плахе площадной…
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу? Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи
Не думают о правде слов моих,
Димитрий я иль нет – что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
(А.С.Пушкин, «Борис Годунов»)

И далее монолог Гаврилы Пушкина, далекого предка автора трагедии, сподвижника Самозванца:

Но, знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою помогой,
А мнением; да мнением народным!
Димитрия ты помнишь торжество
И мирные его завоеванья,
Когда везде без выстрелов ему
Послушные сдавались города?
...
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы спас,
Он шел казнить злодея своего,
Но Божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась.

Поэт шел вслед за «Историей» Н.Карамзина, страницы которой подсказали сюжет для великой трагедии. Историк не сказал всего, что знал о тайне Димитрия. Но Пушкин и его всепроникающий гений позволили досказать недосказанное. Тот, кто назван в трагедии Самозванцем, по сути - ее главный положительный герой. Он стоит в произведении наравне с народом, который, правда, по большей части безмолвствует.
И Самозванец в трагедии Пушкина вызывает невольную симпатию. Под именем Димитрия в России впервые явился царь-европеец. Сколько же юный правитель России хотел сделать для страны: отменить крепостное право, ввести свободу совести, реорганизовать армию и повести ее в союзе с западными соседями против мусульман, крымского хана и турецкого султана, чтобы освободить Константинополь. То были благие намерения, которыми, как известно, выстлана дорога… в ад.

Меньше, чем за год, - с октября 1604-го по июль 1605-го года – произошло так много событий, что приходится выстраивать их в хронологической последовательности:
13 октября 1604 г. – Войско Димитрия перешло польско-русскую границу. Это стало началом войны.
21 декабря 1604 г. – Под Новгород-Северским - первое столкновение отряда Димитрия с московскими полками.
21 января 1605 г. – У села Добрыничи царские войска разбили Димитрия.
Однако, его продвижение в глубь России не остановилось, в армию претендента стекались все новые отряды казаков-добровольцев.
С февраля по апрель 1605 г. – Войска Годунова безуспешно осаждают Кромы, где засели донские казаки во главе с атаманом Андреем Корелой.
13 апреля 1605 г. – В Кремле скончался Борис Годунов.
Царский трон перешел его юному сыну Федору.
27 апреля 1605 г. – Русская армия под руководством Петра Басманова перешла под знамена Димитрия. (Кстати, цвет его знамени: красное с черным двуглавым орлом).
10 июня 1605 г. – Мятежники в Кремле убили молодого царя Федора и его мать Марию Григорьевну.
20 июня 1605 г. – Въезд Димитрия в Москву.
21 июля 1605 г. – Венчание Димитрия на царство в Успенском соборе.
А вот грамота Димитрия, которая была зачитана в Красном селе (по другим сведениям - на Красной площади) предком поэта Гаврилой Пушкиным:
«Вы клялись отцу моему (то есть, - Грозному) не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича, - жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Драгоценная кровь лилася. Но жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войска мои». И дальше: «Иду и сяду на престоле отца моего; иду с сильным войском, своим и литовским: ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию. Страшитесь гибели, временной и вечной; страшитесь ответов в день суда Божия: смиритесь, немедленно пришлите митрополитов, архиепископов, мужей думных, больших дворян и дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему царю законному».

Вся тональность грамоты выдержана в духе достоинства и благородства. Милосердным и справедливым, представляется мне, было и само короткое царствование Димитрия. Он даже помиловал в конце июня 1605 года своего тайного врага Василия Шуйского, приговоренного Думой к казни за попытку бунта (настоящий бунт случился год спустя). И все же, на белом рыцарском плаще Димитрия не обошлось без темного пятна.
Это – судьба юной Ксении Годуновой. Как ни странно, дочь тирана являла собой идеал женской красоты, нравственной чистоты и европейской образованности. Она потеряла отца, мать и брата, став для нового царя военным трофеем. Димитрий не проявил рыцарского великодушия, сделал Ксению своей наложницей. И пока Марина Мнишек, готовясь к свадьбе с новым царем, выписывала из Парижа модные туалеты, Димитрий открыто жил с Ксенией в своем дворце. Но как только по российским ухабам загремел свадебный кортеж новой царицы Марины Мнишек (1589-1614), дочь Годунова была пострижена в монахини и отправлена в монастырь.
Народ жалел Ксению и сложил о ней песню:

Сплачется мала птичка, бела перепелка,
Ох-ти мне, молодой, горевати!
Сплачется на Москве царевна,
Ох-ти мне, молодой, горевати!
Меня хотят, царевну, постричи,
И в решетчатый ад засадити,
Ино ох-ти мне горевати:
Как мне в темну келью ступати?

Вместе с Мариной Мнишек в Москву прибыло две тысячи разодетых в пух и прах польских гостей. Правда, парижские платья невесты пришлось запереть в сундуки, на нее напялили шитый жемчугами зеленый сарафан. Марина чуть не рыдала. Но успокоилась, когда во время брачной церемонии эскадрон гусар дружно грянул польскую песню: «Всегда и всюду, в горе и в радости, я буду тебе верна!».
Свадьба Марины и Димитрия состоялась 8 мая 1606 года. В этот день и после не стихала в Кремле бравурная музыка. Даже по ночам при свете факелов сорок скрипачей играли без устали... Временами казалось, что за дирижерским пультом, стоит сам сатана. И дело не только в музыке.
Слишком многое отпугивало в пришельцах. Для блюстителей православия казалось жутким, когда западные гости, подходя к образам Богородицы, целовали ее не в руку, а прямо в уста. Набожные старушки неистово крестились, приговаривая: «Ужо, тебе, Маринка-еретичка, колдунья, чернокнижница!» Всеобщее раздражение нарастало.
Как справедливо заметил Л.Н.Гумилев, роковую роль здесь сыграла разница в стереотипах поведения русских и европейцев. «Поляки в XVII веке были народом очень смелым, талантливым, боевым, но весьма чванливым и задиристым. Польские паны, посадив «своего» царя на Москве, стали обращаться с московским населением крайне пренебрежительно. Русским было обидно, и поэтому конфликты вспыхивали постоянно, а царь, естественно, поддерживал поляков». (Л.Гумилев, «От Руси к России»).
Бунт назревал давно, котел закипал. Запаленный фитиль был совсем близко поднесен к пороховой бочке. А во главе недовольных москвичей встал недавно помилованный, но все такой же хитроумный и вероломный Василий Шуйский. Это ему принадлежит идея бросить в толпу клич: «Бегите в Кремль, там поляки убивают русского царя!»

А на весь Кремль все гремела и гремела опостылевшая музыка:

«Прошу пане, прошу пане, ручку золотую!
Я с тобой подзякаю, я с тобой подзякаю, а потом станцую!»

С Мариной Мнишек попеременно кружились в паре польские паны, горделиво, не снимая перед монархом шляпы. «Берегите головы!» - с яростью крикнул Димитрий. Увы, голову надо было беречь ему самому! Отсчитывались последние часы его жизни: с 8 по 17 мая, со дня свадьбы - до ночи гибели.

С колокольни кто-то крикнул,
Кто-то громко говорит,
Кто-то черный там стоит
И хохочет, и гремит,
И гудит, гудит, гудит,
К колокольне припадает,
Гулкий колокол качает,
Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом
И протяжно возвещает о покое гробовом.
(Э.По, «Колокола»)

Перед русским народом стоял нелегкий выбор. Крепко ли держаться византийских корней? Или, может быть, сблизиться с католическим славянским собратом? То есть признать духовное главенство римского папы, а многое из своей древней культуры потерять? Русские выбрали первое. Они одержали победу в войне 1612 года, устроили артиллерийский салют, а двумя столетиями позже поставили на Красной площади памятник Минину и Пожарскому.
Еще один залп прозвучал намного раньше – в конце весны 1606 года. Убитого ночью 17 мая царя заговорщики во главе с Шуйским сначала сожгли, потом пепел забили в Царь-Пушку и пальнули. Этот выстрел лишь распугал воронье, гнездившееся у Серпуховской заставы; пепел, медленно кружась, оседал на воды Москвы-реки. Народ же на Красной площади неистовствовал, выкликая имя нового царя Василия Ивановича Шуйского!
А что же колокол в Угличе? Кажется, он и сейчас звонит. Звонит по всей России, напоминая о Смутном времени.