На всех пресс-конференциях Михаил Николаевич, по праву репортерского дуайена, занимал место во главе стола, рядом с микрофонами. Даже в преклонные годы был он чрезвычайно импозантен, строен, высок, с посеребренною главою. Многоопытный журналист хранил добрые старомосковские традиции, оттого и любил покровительствовать молодежи.

Капелька его бескорыстного внимания перепала и мне: случилось это в то короткое время в середине 70-х, когда я служил в газете «Известия». Однажды после изнурительного трудового дня мы с Михаилом Николаевичем прогуливались у фонтана за спиною бронзового Пушкина. Разговор порхал вокруг выходившей книги «Минувших дней воспоминанья», вобравшей в себя всю полувековую репортерскую деятельность М.Н.Долгополова.

И тут я спросил: «А есть ли в вашей книжке глава о Булгакове? Вы наверняка знали его!»

«Как же так у меня вышло? - замялся Михаил Николаевич, - Про Станиславского есть, про Немировича есть, а про Булгакова нет... Ведь мы с Михаилом Афанасьевичем жили в одном полу-люксе целых двадцать четыре дня. Полный курортный срок... Было это, кажется, в конце двадцатых... а быть может, в самом начале тридцатых...»

Тут мне было поведано о событиях, о которых я ни строчки не встречал ни у одного из литературоведов или мемуаристов. Оказалось, что именно в Крыму произошли встречи, приведшие к перемене в личной и театральной судьбе Михаила Афанасьевича Булгакова. Я слушал этот рассказ у фонтана, опасливо поглядывая на донжуанский плащ великого поэта, и на память мне приходили его стихи-воспоминания о Гурзуфе, где Пушкин провел счастливейшие минуты жизни. Пушкин, как известно, был влюблен постоянно, на этот раз он испытывал затаенное чувство к дочери прославленного генерала - Марии Николаевне Раевской  (в замужестве Волконской).

Ты вновь со мною, наслажденье;
В душе утихло мрачных дум
Однообразное волненье!
Воскресли чувства, ясен ум.
Какой-то негой неизвестной,
Какой-то грустью полон я;
Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный -
Я снова посещаю вас…
Пью томно воздух сладострастья,
Как будто слышу близкий глас
Давно затерянного счастья.

И тут я сказал себе: тс-с-с... Как всем нам важно вовремя соблюсти меру деликатности. Быть может, наш вечерний разговор в пушкинском сквере совсем не предназначался для посторонних ушей. Быть может, только чувство такта и не позволило старейшине московских репортеров вписать в свою книгу новую главу. Но записи той давней беседы у меня сохранились. И я, наверное, никогда к ним не вернулся бы, если бы мне неожиданно не попали в руки «Воспоминания» Любови Евгеньевны Белозерской-Булгаковой, изданные Художественной Литературой в 1990 году. Книга второй жены Мастера удивительным образом сплелась с рассказом Михаила Долгополова, по-новому высветила некоторые факты, многое сделала объяснимым и естественным. К тому же теперь не осталось никого в живых из участников тех далеких событий. Надеюсь, Бог их всех простил и впустил в райские кущи.

Итак, предоставим слово Любови Евгеньевне:
«В 29-30-х годах мы с М.А. поехали как-то в гости к его старым знакомым, мужу и жене Моисеенко (жили они в доме Нирензее в Гнездниковском переулке). За столом сидела хорошо причесанная интересная дама - Елена Сергеевна Нюренберг, по мужу Шиловская. Она вскоре стала моей приятельницей и начала запросто и часто бывать у нас в доме. Так на нашей орбите появилась эта женщина, ставшая впоследствии третьей женой М.А.Булгакова».

Вот теперь почти все участники событий названы по именам и мне стало легче объясняться с читателями. Из книги «Воспоминания» стали доподлинно известны время и место действия, даже срок путевок в пансионат «Магнолия» в Мисхоре, где с 17 июля по 9 августа 1930 года делили полу-люкс Михаил Афанасьевич и Михаил Николаевич. Примерно в эти же сроки в военном санатории в Гурзуфе поселилась Елена Сергеевна...

Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга,
Где скал нахмуренные своды...

Я все время ловлю себя на том, что цитирую стихи Пушкина о Гурзуфе, хотя поэт побывал в этих краях за сто с лишним лет до Булгакова и оставил поразительные по красоте описания Крыма. В том-то, думается, и состоит мистическое тяготение великих душ друг к другу, что для них не существует понятия времени. Не побывай Пушкин в 1820 году в Гурзуфе, Булгаков, может быть, провел бы жаркое лето 1930 года в Москве на Пироговке. Иногда мне даже мерещится, что тот неожиданный крымский вояж Мастер совершил не к Елене Сергеевне, а к Александру Сергеевичу.

Но сначала в Москве был телефонный разговор Булгакова со Сталиным. Об этой трехминутной беседе писано-переписано много небылиц разными людьми, тогда как единственной свидетельницей оказалась Любовь Евгеньевна, слушавшая отводную трубку. Ей-то мы и будем доверять.

«Он говорил, - пишет она, - глуховатым голосом, с явным грузинским акцентом и себя называл в третьем лице».

Сталин предложил Булгакову уехать за границу, но Михаил Афанасьевич предпочел остаться в Союзе. Прямым результатом беседы со Сталиным было назначение М.А.Булгакова на работу в Театр рабочей молодежи, сокращенно ТРАМ. (Прим.ред.: Театр Рабочей Молодёжи (ТРАМ) был создан в 1927 году в Москве по инициативе ЦК ВЛКСМ).

«Вскоре после этого у нас на Пироговской появились двое молодых людей. Один высокомерный - Федор Кнорре, другой держался лучше - Николай Крючков. ТРАМ - не Художественный театр, куда жаждал попасть М.А., но капризничать не приходилось. Трамовцы уезжали в Крым и пригласили Булгакова с собой. Он поехал».

Здесь я возвращаюсь к рассказу М.Долгополова, который, по его свидетельству, работал в то время завлитом ТРАМа. Булгакова брали в молодежный театр очередным режиссером, но, учитывая его явные литературные способности, худрук театра Федор Кнорре решил подключить автора «Дней Турбиных» к формированию репертуара сезона 1930-1931 годов. Оттого и поселили в одном номере в «Магнолии» Михаила Афанасьевича и Михаила Николаевича, первый был придан в помощники второму.

- Мне и в голову не приходило, - чистосердечно и простодушно признался мне Долгополов, - что со мною в одном номере живет великий писатель. Конечно, знал я о его нашумевшей пьесе про белогвардейцев. Но, поверьте, все мы были слишком молоды и жили другими заботами.

Они, разумеется, вместе работали: читали новые пьесы молодых авторов, просматривали прозу... Можно не сомневаться: к концу пребывания на юге репертуар ТРАМа был свёрстан. Булгаков был весел, остроумен, сыпал анекдотами, находился на большом творческом взводе. Но ему явно недоставало... как бы это выразиться... комсомольского огонька. Словом, для ТРАМа Булгаков был явным чужаком. Его тянуло в Художественный театр, в коллектив единомышленников, приверженный к русской классике, впитавший в себя, словно из другого века, атмосферу вальяжности и аристократизма. И все-таки меня не покидает ощущение сговора между Булгаковым и его друзьями из МХАТа, делавшими все возможное, чтобы наперекор воле вождя автор «Дней Турбиных» работал именно в их театре. Не самую последнюю роль в этой закулисной интриге сыграли две сестры - Елена Сергеевна и Ольга Сергеевна. С первой мы знакомы. Вторая, по фамилии Бокшанская, работала в Художественном театре секретарем у Владимира Ивановича Немировича-Данченко.

Позволю себе вернуться к «Воспоминаниям» Белозерской-Булгаковой и процитировать посланные ей Михаилом Афанасьевичем два письма: одно - с дороги, другое - по приезде на место:

«16 июля 1930 г. Под Симферополем. Утро. Дорогая Любаня! Здесь яркое солнце. Крым такой противненький, как и был. Трамовцы бодры как огурчики. На станциях и буфетах кое-что попадается, но большею частью пустовато. Бабы к поездам на юге выносят огурцы, вишни, яйца, булки, лук, молоко. Поезд опаздывает. В Харькове видел Оленьку (очень мила, принесла мне папирос), Федю, Комиссарова и Лесли. Вышли к поезду. Целую! Как Бутон?»

«17 июля 1930 г. Крым. Мисхор. Пансионат «Магнолия». Дорогая Любонька, устроился хорошо. Погода неописуемо хороша. Я очень жалею, что нет никого из приятелей, все чужие личики. Питание: частным образом, по-видимому, ни черта нет. По путевкам в пансионате - сносное вполне. Жаль, что не было возможности мне взять тебя (совесть грызет, что я один под солнцем). Сейчас еду в Ялту на катере, хочу посмотреть, что там. Привет всем. Целую. Мак».

Первое письмо, как видим, нуждается в комментарии. Федя - это Фёдор Михальский, главный администратор МХАТа, Комиссаров и Лесли - актеры того же театра, который в это время гастролировал в Харькове. Ну а Оленька - это, разумеется, Ольга Сергеевна Бокшанская. Принесла она к поезду не только папиросы, но и адрес своей сестры в Гурзуфе, куда собиралась приехать сама. Разговор на перроне харьковского вокзала с мхатовской делегацией шёл, надо полагать, о том, что Булгакову-де необходимо работать только в Художественном театре. Для этого его друзья делают все возможное; уже ведутся, конечно, переговоры с Владимиром Ивановичем и Константином Сергеевичем, которые войдут в ближайшие дни с ходатайством в соответствующие инстанции.

Второе письмо можно разбавить рассказом Долгополова. Комнату с Булгаковым они получили на втором этаже «Магнолии». Режим в пансионате был строжайший: ровно в одиннадцать вечера все двери на засов, а там, хоть стучи, не стучи, все равно не откроют. То, что один из постояльцев полу-люкса в первый же день укатил на катере в Ялту, - это цветочки. Он же неоднократно был замечен администрацией в нарушении режима дня, постоянно пропускал обеды и ужины, не соблюдал мертвый час и - о, ужас! - иногда даже не ночевал. Впрочем, Михаил Николаевич засвидетельствовал лично мне, что последнее - большое преувеличение. Хоть поздно, хоть под утро, но Михаил Афанасьевич возвращался ночевать в «Магнолию». Тогда несостоявшийся режиссер ТРАМа, стоя у запертого пансионата, начинал кидать в окна монетки или мелкие камешки. Завлит ТРАМа открывал окно и спускал вниз заранее связанные и скрученные простыни, по которым режиссер взбирался на второй этаж. Вокруг пели ночные цикады. А глаза у Михаила Афанасьевича сияли счастливым огнем.

За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной -
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами,
Кропя их жгучими слезами...

И все-таки, не побоюсь сказать, встречи походили более всего на театральный роман. И эти поездки на катере в Ялту, и эти восхождения на гору Медведь, и эти нисхождения в Гурзуфскую долину, воспетую Пушкиным, изначально замышлялись во имя единой цели - поступления на службу в Художественный театр. Что уж могло получиться дальше - никто не знал. Возможно, цель была несколько превышена. Но хождение по Крымским горам оказалось плодотворным для русской литературы: оно отразилось не только в поэзии Пушкина, но и в прозе Булгакова.

«В ресторанчике-поплавке скрипки играют вальс из «Фауста». Скрипкам аккомпанирует море, набегая на сваи поплавка, и от этого вальс звучит особенно радостно. Во всех кондитерских, во всех стеклянно прозрачных лавчонках жадно пьют холодные ледяные напитки и горячий чай. Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги поют от усталости, но спать не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее через Черное море к набережной протягивается изломанный широкий золотой столб».

Разумеется, Любовь Евгеньевна ничего не знала про этот изломанный золотой столб. Страстная лошадница, она регулярно посещала в это время занятия на ипподроме. К этому увлечению добавилась новая страсть - автолюбительство, мечта мчаться за рулем собственного автомобиля. Вообще талантов у Белозерской-Булгаковой было не счесть: она в совершенстве владела важнейшими европейскими языками, недурно писала, рисовала, пела, балет с полным правом могла считать своей профессией. Когда во время эмиграции в Париже настали трудные дни, Любовь Евгеньевна стала зарабатывать себе на хлеб и масло, выступая фигуранткой в «Фоли-Бержер». Женщиной она была талантливой и чрезвычайно самостоятельной. Скорее не она себя чувствовала женой при муже, а наоборот. У Белозерской с Булгаковым было полное равен¬ство в семье, и они были счастливы ровно восемь лет. Так было возможно до тех пор, пока Михаил Афанасьевич не оказался на пороге перед своим главным произведением и перед своей последней болезнью. Чтобы завершить роман, озаренный предсмертным блеском, Мастеру нужна была другая женщина. Не светская львица, увлеченная собой. А женщина, способная забыть себя, отдать себя в услужение ему одному. Именно такой была Елена Сергеевна. Если бы она вовремя не оказалась рядом с Булгаковым, русская литература недосчиталась бы романа «Мастер и Маргарита». Ну а Любовь Евгеньевна подарила нам пьесы «Бег», «Зойкина квартира», повесть «Собачье сердце», прототипами их главных героев послужили ее отец и дядя - типичные представители старой московской профессуры.

Вот я смотрю на портреты двух женщин, двух муз великого писателя. Русская красавица. Еврейская красавица. У Любови Евгеньевны мы видим ум, породу, духовность. Ее он часто называл: свой парень. Вторая - лукавая, мягкая, обаятельная, обольстительная. Сама женственность, все растворяющая в себе. Ее прозвище - лисичка. И здесь, и там - восемь лет совместной жизни. В первом случае - литературные и театральные успехи, постоянное окружение богемной публикой, слишком частые застолья, шумные праздники. Во втором – полузатворническая жизнь, тихие семейные радости, сосредоточение в себе, преодоление невзгод, борьба с болезнью, уход к Божьему алтарю. Жизнь внешняя и внутренняя. Много радостей и много печалей. В них, разумеется, лучше познаешь, кто тебе самый близкий друг... Но дадим слово Любови Евгеньевне, завершающей свои мемуары.

«В скором времени после приезда в Крым М.А. получил вызов в ЦК партии, но бумага показалась Булгакову подозрительной. Это оказалось «милой шуткой» Юрия Олеши. Вообще Москва широко комментировала звонок Сталина. Каждый вносил свою лепту выдумки. Роман с Театром рабочей молодежи так и не состоялся: М.А. направили на работу в Художественный театр, чего он в то время пламенно добивался».

И дальше: «Вот понемногу я дошла до последних страниц воспоминаний и до последних дней нашей совместной жизни - ноябрь 1932 года. Не буду рассказывать о тяжелом для нас обоих времени расставания. В знак этого события ставлю черный крест...»

Михаил же Николаевич Долгополов благополучно дожил свой срок в 24 дня в полу-люксе «Магнолии». Он был тогда на юге хорошим товарищем Булгакову, часто выручал его с помощью связанных простыней, был благодарным и внимательным слушателем его занимательных историй. В ТРАМе Долгополов проработал недолго, перешел репортерствовать в «Комсомольскую правду». Он рассказал мне, что одно из первых интервью для этой газеты брал у Немировича-Данченко.

Тогда Михаил Николаевич начал так:
«Владимир Иванович, будьте откровенны».
«Буду», - насторожился Немирович.
«Кого вы считаете лучшим современным драматургом? По-моему, это Корнейчук!» - добавил Долгополов.
«По-моему, это Булгаков!» - ответил умница Данченко.

Этот неожиданный ответ, как признался мне старший товарищ по перу, несказанно его удивил. Он даже перечитал «Дни Турбиных», но так ничего осо¬бенного в них и не нашел. А я подумал после нашей беседы: вот так судьба выдает нам звездный час, даже 576 звездных часов (24x24), а мы не в состоянии их оценить. Ну а что же товарищ Сталин (Джугашвили)? Отдадим ему должное: он не стал препятствовать переходу Булгакова из ТРАМа во МХАТ, начистил до блеска сапоги и пошел в шестнадцатый раз в Художественный театр смотреть «Дни Турбиных». Вождь учился хорошим манерам у тех людей, которых принято называть «белой костью».

Когда заметки эти о двух женах Булгакова были написаны, я вспомнил, что была ведь у Мастера и самая первая подруга жизни - киевлянка Татьяна Николаевна Лаппа. Украинская красавица. А может быть, вовсе не красавица. Маленькая, худенькая, скромненькая.

Кто-то из их друзей шутил: «Таня была такая маленькая, что Миша без труда сажал ее на шкаф».

Но в отличие от других жен Михаила Афанасьевича она была венчанная жена: обвенчал их в Киеве на Пасху в апреле 1913 года в церкви Николы Доброго (неподалеку от дома Булгаковых, в конце Андреевского спуска) духовник семьи протоиерей о. Александр. Если помните, в романе «Белая гвардия» мелькает на миг фигура отца Александра.

«Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь» (Откровение святого Иоанна Богослова 16: 4).

Эти слова из Апокалипсиса слышал не только венчающийся раб Божий Михаил, но и венчающаяся раба Божия Татьяна.

«Тяжелые времена предстоят вам, дети мои», - говорил им добрый священник из церкви Николы Доброго. Ох, недаром волновалась мама Булгакова Варвара Михайловна во время венчания: у невесты не было ни белого платья, ни фаты; да и толком не постились молодые перед Пасхой. Не к добру все это было! Времена Апокалипсиса не заставили себя долго ждать. Сначала грянула первая мировая, за ней – Великая Октябрьская социалистическая…

Через все беды и мытарства страшного лихолетья прошла Татьяна Николаевна следом за своим мужем: сначала студентом-медиком, а затем военврачом Белой армии. Они прожили вместе одиннадцать лет, и никого преданнее, чем жена Татьяна, рядом с Булгаковым не было. Оккупированный немцами, пустынный Киев, деревенская глухомань на Смоленщине, где он работал в сельской больнице, короткие заезды-передышки в Саратов к родителям Татьяны Николаевны, и снова поезда-теплушки, беготня за чаем с помятым жестяным чайником во время коротких стоянок поезда, солдатский мат-перемат, словом, все прелести российской дороги. Наконец, состоялась относительная передышка во Владикавказе, где уже затухала гражданская война. Вот все, что видела первая жена Булгакова, и не проронила при этом ни одного слова жалобы. Во всей полноте сбылось предсказание венчавшего их доброго протоиерея (сам о.Александр погиб в чекистских подвалах).
(Прим.ред.: Весной 1908 года Таня Лаппа приехала погостить к проживающей в Киеве своей тёте Софье Николаевне Давидович и познакомилась с будущим мужем Михаилом Булгаковым (его мама, Варвара Михайловна, была коллегой госпожи Давидович по Фребелевскому педагогическому обществу). Каникулы Тани быстро закончились и она вернулась домой, а в Киев приехала снова только летом 1911 года. Дело шло к свадьбе, но чувства влюблённых были омрачены убийством чуть ли не на их глазах премьер-министра Петра Столыпина. В бытность свою саратовским генерал-губернатором Пётр Аркадьевич часто приходил в дом Лаппа, где играл с Николаем Николаевичем в шахматы. Смерть хорошо знакомого ей друга отца произвела на Таню угнетающее впечатление, от которого она смогла оправиться только через два года. Законной женой Михаила Булгакова она стала весной 1913 года. Одиннадцать лет несла Тася (так называли Татьяну Булгакову муж и близкие родственники) тяжелейший крест супружества. Михаил Афанасьевич пробивался к славе, а жена создавала для этого все условия. Это она вылечивала своего любимого от тифа, алкоголизма, наркомании. Смирялась с нищетой, когда приходилось существовать буквально впроголодь. Это она своим трудом и терпением помогла раскрыться таланту всемирно известного писателя.
Несмотря на небезосновательную ревность, жизнь её всецело была подчинена интересам мужа. В 1924 году разлучницей явилась вернувшаяся из-за границы Любовь Белозерская. Её муж, писатель Василевский, не угодил советским властям, и расторопная Любаша добилась расторжения брака. Она положила глаз на литератора и драматурга, ставшего к тому времени популярным. Хотя у Михаила Афанасьевича и было «баб до чёрта», победило искусство обольщения искушённой в таких делах Любы Белозерской. Супруги Булгаковы в конце концов развелись. Литературоведы до сих пор ведут споры о том, кто из трёх жён Михаила Булгакова явился прообразом Маргариты. Имеются доказательства, что более всего соответствует этому образу именно Таня Лаппа.
Скончалась Татьяна Николаевна на девяностом году жизни. «Мастер и Маргарита» до самого конца была её настольной книгой. По свидетельству очевидцев, особенно часто она обращалась к тому месту в романе, которое мало кого может оставить равнодушным:
«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землёй, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти...»).

Я долго лишен был возможности, чтобы достойно рассказать о Татьяне Николаевне. Но, наконец, познакомился с замечательной женщиной и поэтом Эмилией Борисовной Александровой. Ее муж, покойный Владимир Левшин, оставил воспоминания «Садовая, 302-бис» о Булгакове. Напомню, что Левшину посчастливилось жить в одной квартире с Михаилом Афанасьевичем, в той самой «нехорошей квартире», которая была изображена в «Мастере и Маргарите» и стала оттого местом паломничества московской молодежи. События тех лет - середины двадцатых годов - стали семейным преданием в семье Левшина и Александровой. А история развода Булгакова с Татьяной Николаевной в 1923 году и его женитьба на Любови Евгеньевне в 1924 году произошла на глазах юного соседа.

«В нашем домоуправлении никто не верил, что мы развелись. Не было скандалов!» - повторила Александрова специально для меня эту крылатую фразу, некогда сказанную Татьяной Николаевной и давшей своему мужу полную свободу.

«Она была из богатой семьи, дочь Саратовского вице-губернатора, - напоминает как бы между прочим Эмилия Борисовна, – А он в то время был голоштанник. Татьяна Николаевна даже в трудном своем положении, любя его, умела держать удары судьбы, сохранять достоинство».

Чего стоит поведанная мне история о том, как первая жена Булгакова получила в подарок от своих родителей массивную золотую цепь. Так вот, чтобы поддержать в голодное время мужа, она одно за другим отрубала звенья этой цепи и шла покупать продукты.

Даже тогда, когда они развелись (а Михаил Афанасьевич с Любовью Евгеньевной поселились в том же доме в подъезде напротив), Татьяна Николаевна помогала бывшему мужу. Он, наверное, по забывчивости забегал иногда в свою старую квартиру, то есть приходил к Татьяне Николаевне, которая подкармливала его в то голодное лихолетье. Помните главу о болезни Максудова в «Театральном романе»?

«Мне захотелось есть, и добрая соседка, жена мастера, сварила мне бульон. Я его пил из чашки с отбитой ручкой».

Так вот, добрая соседка - это Татьяна Николаевна Лаппа. Она до конца оставалась другом своему мужу, тихой и безответной соседкой. Когда в 1940 году Булгаков умирал, он хотел проститься с первой, венчанной, женой. Он даже послал за ней: но было уже поздно, Татьяна Николаевна вышла замуж за адвоката Кисельгофа и уехала из Москвы доживать свой век в Туапсе. Там она и умерла в 1982 году.

Впрочем, там ее долго донимали иностранные журналисты, без конца расспрашивали о Михаиле Афанасьевиче.

На это Татьяна Николаевна, как и подобало ей, смиренно отвечала: «Я никогда не знала Булгакова-писателя, я была всего лишь женой Булгакова-лекаря».

Она запрещала любые публикации с ее слов. Однако это не помешало одной бойкой американской журналистке написать книгу о жизни Михаила Афанасьевича, записанную со слов соседки по дому Татьяны Николаевны в Туапсе. Книга эта вышла в США на английском языке, но на русский язык не переводилась, в России не издавалась.

Таков еще один, тетерь уже последний женский портрет. Портрет самой первой и, наверное, самой лучшей жены Мастера Они венчались перед Христом, и в Его глазах навсегда остались мужем и женой. Таинство, которое свершилось на небесах, ничто и никто не смог разрушить. Ни светская львица Белозерская, ни великая писательская жена Елена Сергеевна. Однако не буду завершать свои записки на грустной ноте. Вспомним лучшие пушкинские строки о Гурзуфе:

Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси, полные томленьем...

А все-таки, друзья, ничто не сравнимо с той порой, когда наши гении были молодыми.