Итак... «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор». И пошло, поехало. Понеслась комедия, равной которой ещё не было в мире. Рассказывают, Виельгорский ещё до этой читки возил пьесу во дворец, в апартаменты Николая I. И милостиво смеялся государь.

Позже ржал, словно конь, генерал-лейтенант от кавалерии Леонтий Дубельт. Потихонечку прыскал в руку, хотя и не положено, цензор, учёнейший немец Евстафий Ольдекоп. В своём рапорте начальству он, между прочим, доносил: «Эта пьеса остроумна и великолепно написана. Автор ее принадлежит к числу выдающихся русских писателей - новеллистов. Пьеса не заключает в себе ничего предосудительного». Записано именно так. Будто наваждение овладело всеми, будто кто-то неведомый глаза запорошил.

Но что же было на самом деле? А на деле отношения Хлестакова с обитателями города зеркально отразили ситуацию, в которую Гоголь попал в императорском Петербурге. Сочинителю комедии, как и его герою, очень скоро понадобилась тройка быстрых, словно ветер, коней. Раздались, правда, крики: в кандалы, в Сибирь его! Куда там! След малоросского «щелкопёра» пылился уже между Гамбургом и Римом.

Однако вернёмся в гостиную Жуковского, где чтение комедии подошло к действию четвёртому, явлению двенадцатому. Гоголь пронзительным фальцетом произносит хлестаковские шуточки: ваши глаза лучше, нежели важные дела, как бы я желал, сударыня, быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку (это - Марье Антоновне); жизнь моя на волоске, с пламенем в груди прошу руки вашей, мы удалимся под сень струй (это - Анне Андреевне).

И вот, пока Гоголь читал эти строки, гостиную Жуковского потряс гомерический хохот. Несколько очевидцев свидетельствуют, что Пушкин во время чтения «Ревизора» катался на диване от смеха. Конечно, смеялись и другие, но не так. Более того, говорят, поэт рухнул на подушки и хохотал так, что сквозь раскрытую глотку стали видны его кишки. Неужели не было при чтении комедии других столь же смешливых людей? Отчего же так случилось? Да все от того же: Пушкин узнал в сцене из «Ревизора» дружескую пародию на самого себя. Разве он никогда не писал стихов про платочки, обнимающие лилейные дамские шейки, про табачок, попадающий красавицам в их укромные уголки? Разве поэт не мечтал (или делал вид, что мечтает) превратиться в платочек или табачок? Да! Тысячу раз да!

А сцена, где Хлестаков ухлёстывает одновременно за матерью и дочерью! Это ж прямой намёк на известный всем роман поэта с дочерью Кутузова - Елизаветой Хитрово и на не слишком известные отношения Александра Сергеевича с внучкой того же фельдмаршала Дарьей Фикельмон. Кто-то из пушкинистов, возможно, обидится за этакое «разоблачение». Пушкинист, творящий себе кумира, наверняка рассердится, а сам Пушкин, всегда влюблённый, открытый и чистосердечный, мог только хохотать. Он никогда не обижался на тех, в ком видел талант и кому обязательно покровительствовал в литературе.

Но почему Гоголю так важно по всякому поводу вспоминать о Пушкине? Наверное, потому, что малоросский паныч с младых ногтей влюбился в великого поэта. Он и себя считал поэтом, мечтал писать поэмы, хотя, скажем прямо, ему больше удавалась поэтическая проза.

Помните, как девятнадцатилетний Никоша со своим «Ганцем Кюхельгартеном» под мышкой по приезде в Петербург сразу примчался в гостиницу Демута, где жил тогда Пушкин? А какой примечательный диалог состоялся между Гоголем и пушкинским слугой:

 - Дома ли хозяин?
- Почивают!
- Верно, всю ночь работал?
- Как же, работал! В картишки играл.

Сейчас можно только гадать, как прошла бы эта поспешная встреча, если бы Александр Сергеевич бодрствовал в тот день. Нет, не оттолкнул бы он наивного провинциала, простил бы несовершенство и незрелость его поэмы, наверняка бы помог. Причина тому - великая душа поэта.

Гоголь мечтал о славе. А ориентиром для него, самой яркой и притягательной звездой оставался гений Пушкина. К нему он старался приблизиться и, если возможно, сравняться, пройти по жизни рядом с ним. Гоголь сменил в Петербурге шесть квартир, и каждая новая сокращала дорогу к Первой Адмиралтейской части, к набережной Мойки. Сначала - дом купца Галыбина у Семёновского моста, где Никошу по утрам будила труба гвардейцев-семёновцев, потом - дом аптекаря Трута на Екатерининском канале, дом каретника Иохима на Мещанской улице, дом музыканта Зверкова на Канавке, описанный в «Записках сумасшедшего». К сожалению, не установлен точный адрес дома на Офицерской улице, где уже ставший знаменитым Гоголь снимал две комнаты на третьем этаже. И наконец, последняя гоголевская квартира в северной столице – на Малой Морской улице, вблизи Невского, а главное – вблизи набережной Мойки.

К этому моменту Гоголь сменил несколько служб: в Департаменте государственного хозяйства и публичных здании, в Департаменте уделов, в Патриотическом институте, на кафедре всеобщей истории Санкт-Петербургского университета. И, наконец, он стал свободным литератором. Теперь ему не надо было скрипеть пером, переписывая казённые бумаги; не надо было с перевязанной от зубной боли щекой всходить на кафедру читать лекции по истории.

Середина тридцатых годов прошлого века - совсем короткий миг русского Возрождения. Более высокого взлёта русского гения, чем тогда, наверное, не было и не будет. И сейчас, когда я приезжаю в Петербург, я обязательно бреду вдоль набережной Мойки по направлению к Малой Морской.

В самом деле, это была их излюбленная дорога, излюбленное место встреч. В 1836 году Пушкин начал издавать журнал «Современник», а его ближайшим помощником стал Гоголь. Выражаясь по-современному, Николай Васильевич возглавил в журнале критику и библиографию. Это было бурное, суматошное время их жизни. Сохранилось пять писем Гоголя к Пушкину, четыре записки Пушкина к Гоголю. И почти все они - по поводу издания «Современника», всякого рода цензурных зацеп, отношений с наборщиками и подписчиками.

Первый номер вышел 11 апреля 1836 года. В нем были «Скупой рыцарь» и «Путешествие в Арзрум» Пушкина, «Коляска» и «Утро делового человека» Гоголя. Кроме того, рецензии, стихи, а также гоголевское обозрение «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году». Лучше бы эту последнюю статью Николай Васильевич не писал – она стала камнем преткновения для дружеских отношений редактора и его сотрудника, о который немудрено было расшибить ноги обоим. Автор обозрения, не слишком искушённый в журнальной дипломатии, умудрился оскорбительно отозваться почти обо всех выходивших в ту пору печатных изданиях России. Особенно опасен был для молодого пушкинского журнала редактор «Библиотеки для чтения» Осип Сенковский, он же желчный и остроумный Барон Брамбеус.

В конце марта 1836 года у Пушкина умерла мать - Надежда Осиповна. Он уехал на похороны в Святые Горы и пробыл там до середины апреля. Опасная гоголевская статья проскочила мимо бдительного редакторского ока, и уже задним числом Пушкину пришлось извиняться перед обиженными коллегами, сочинив «Письмо к издателю». Журнальный мир кое-как удалось восстановить, но трещина в деловых отношениях между редактором «Современника» и его сотрудником осталась. Бывало и раньше, когда Гоголь по неведению или наивности подводил Пушкина. Так, после их исторического знакомства у профессора Плетнева 20 мая 1831 года шустрый паныч сообщил землякам, чтобы письма для него из Малороссии посылали на имя Пушкина (они, мол, оба не разлей вода; один другому почту и передаст).

Поэт лишь пожурил младшего собрата по перу за доставленное неудобство. Сейчас дело обстояло серьёзнее. Нависала опасность острой журнальной склоки. К тому же, назревал скандал из-за острой постановки «Ревизора». И Гоголь попросту сбежал из России, из журнала «Современник», от Пушкина.

Поэт, между прочим, сохранил доброе отношение к своему сотруднику. Он засылает в третий номер «Современника» отвергнутую всеми как скабрезную повесть «Нос». Он ищет собирающегося в дорогу Николая Васильевича. Своей жене Пушкин пишет из Москвы в Петербург: «Пошли ты за Гоголем, и прочти ему следующее: видел я актёра Щепкина, который ради Христа просит его приехать в Москву прочесть «Ревизора». Но все напрасно.

6 июня 1836 года из Кронштадта на корабле «Николай Первый» Гоголь надолго отбыл из России, так и не простившись с Пушкиным. Провожал его князь Пётр Андреевич Вяземский. А через некоторое время Гоголь напишет в первом же письме с чужбины Жуковскому: «Даже с Пушкиным я не успел и не мог проститься, впрочем, он в этом виноват».

Думаю, чувство вины перед Пушкиным позже жестоко терзало Гоголя. Оттого такие надрывные письма писал он в Россию, узнав о гибели поэта на дуэли. Оттого были им сочинены легенды о том, что ни единой гоголевской строки не писалось без пушкинского благословения. Я все больше прихожу к выводу, что история взаимоотношений двух поэтов, двух гениев, кроме чисто профессионального и бытового планов, имеет сферу космогоническую.

Я даже решил исследовать интенсивность творчества каждого из них за период с 1830 по 1836 год. Именно на этом историческом отрезке пересеклись их судьбы, их литературная деятельность. Выводы, к которым я пришёл, меня отчасти ошеломили. Оказалось, что в те промежутки времени, когда писалось Пушкину, не писалось Гоголю, когда писалось Гоголю, не писалось Пушкину. В это трудно поверить, но давайте рассмотрим факты.

1830. Безусловно, пушкинский год. В Болдинскую осень были написаны и «Маленькие трагедии», и «Повести Белкина», и многое ещё. Гоголь же делает тогда робкий шаг вхождения в литературу, публикует в «Отечественных записках» Свиньина повесть «Бисаврюк», или «Вечера накануне Ивана Купала».

1831. В этот год Александр Сергеевич после болдинской осени отдыхает; к тому же женитьба отнимает у него много времени. Он создаёт лишь повесть «Рославлев» да стихи типа «Клеветникам России». Зато Николай Васильевич выпускает в свет первый том «Вечеров на хуторе близ Диканьки», которые сразу дали ему имя, популярность, установили в Петербурге моду на все малоросское. «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами - какая поэзия! Какая чувствительность!» - пишет этот отзыв на «Вечера» не кто-нибудь, а сам Пушкин.

1832 - снова год Гоголя. Выходит второй том «Вечеров», куда вошли и «Ночь перед рождеством», и «Страшная месть», и «Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка». Пушкин пишет лишь повесть «Дубровский» и небольшие стихи, преимущественно дамам в альбомы.

Зато 1833 год - снова пушкинский, да ещё какой! Из-под пера поэта выходят гениальная поэма «Медный всадник», бессмертная повесть «Пиковая дама», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Анджело», стихи «Воевода», «Осень», «Не дай мне Бог сойти с ума». Гоголь почти ничего не пишет, если не считать обращения в предновогоднюю ночь к своему гению: «О, взгляни! Прекрасный, низведи на меня свои чистые, небесные очи. Я на коленях, я у ног твоих! О, не разлучайся со мною! Живи на земле со мною хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество!»

Я пишу эти последние строки и прихожу к твёрдому убеждению: Гоголь что-то знал! Это Пушкин пел как соловей, постоянно влюблялся, ссорился, всех прощал, всем помогал. И снова пел. Творил он оттого, что был самым совершенным инструментом, чтобы созидать в мире прекрасное, чтобы воспринимать свыше, а затем передавать людям навеянное божеством. И это бессознательно. А Гоголь чувствовал тайное в природе; он знал, что творчество не только волевой акт человека-творца, что над каждым из нас есть истинный Творец, от которого зависит, на чью голову ниспослать божественное вдохновение.

1834 - скорее всего, год Пушкина. Александр Сергеевич создаёт «Капитанскую дочку», «Историю Пугачёва», «Песни западных славян», «Сказку о золотом петушке», знаменитое стихотворение «Пора, мой друг, пора!». Гоголь тоже сочиняет, но все покрыто тайной; он сочиняет, чтобы выплеснуть все разом в следующем году.

1835 - год триумфа Гоголя. Им написано, как никогда, много: «Арабески», «Миргород», а в самом конце года - гениальная комедия «Ревизор», сюжет которой был подсказан Пушкиным. Царская семья зачитывалась только что вышедшими «Тарасом Бульбой» и «Старосветскими помещиками».

Николай Васильевич становится одним из самых модных писателей. А Александр Сергеевич создал лишь «Сцены из рыцарских времён» и белые стихи «Вновь я посетил». В конце года он пишет Плетневу из Михайловского: «Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен».

И, наконец, 1836-й - снова год Пушкина. Поэт пишет лучшие свои стихи «Памятник», «Из Пиндемонти», «Отцы пустынники и жены непорочны», «Когда за городом, задумчив, я брожу», многочисленные статьи и рецензии для «Современника», в том числе о «Вечерах на хуторе близ Диканьки», примечание к повести «Нос». Гоголь ограничился публикациями прошлогодних своих вещей в первом номере «Современника». Он уезжал за границу, оттого проявил много делового движения, но мало творчества.

Теперь я прихожу к выводу: в 30-е годы позапрошлого века Космос над Петербургом был открыт. Гоголь словно чувствовал это: «Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом». Но провидение избирательно; два человека, два инструмента природы соответствовали в полной мере тому духовному потоку. Они навсегда остались в памяти потомков, эти два имени - Пушкин и Гоголь - как знак славы и гордости нашей Отчизны.