Для начала расскажем о рождении на Русском Севере, в семье коренных поморов, Иоанна Кронштадтского.

Родился один из великих учителей православной церкви в селе Сура, Пинежского уезда, Архангельской губернии в семье псаломщика Ильи Михайловича Сергиева и его жены Феодоры. Были его родители бедными, но высоко нравственными, набожными людьми. Ребёнок оказался слабеньким, и родители поторопились окрестить его, чтоб не умер, не приняв крещения. Они назвали его в честь святого Иоанна Рыльского, память которого отмечалась как раз в день рождения мальчика.
Ребёнок быстро окреп и набрался сил, будущему служителю Христовой церкви предстояло пройти долгую, почти восьмидесятилетнюю жизнь. Благочестивые родители с детства приучили Ваню к молитве и состраданию к чужому горю, которого было у односельчан-поморов через край. Суровый северный край заставлял с превеликим трудом добывать хлеб свой насущный. Каждый день Ваня спозаранку вставал и вместе с отцом отправлялся на церковную службу. Здесь он полюбил общие молитвы прихожан и чтение богослужебных книг. Ночью любил вставать на молитву, когда все спят и в доме тихо. Он произносил сокровенные слова, как бы беседуя с Христом.

Родители, чувствуя душевную благодать сына, стали готовить его к духовной карьере. Юноша Иван поступил в Архангельское приходское училище. Но вот беда: учение будущему пастырю давалось с превеликим трудом. Здесь повторилась судьба его далёкого предшественника Сергия Радонежского. Отроку Варфоломею (так звали поначалу отца Сергия) никак не давалась книжная учёность. И только страстная молитва заставила совершиться чудо: явившийся ему при выгоне лошадей таинственный старец открыл пастушку вежды, дал возможность открыть таинство божественных книг. Нечто подобное совершилось через пятьсот лет с отроком Иоанном.

Он сам это описал: «Не спалось в доме только мне, я по-прежнему не мог уразуметь из пройдённого, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из прочитанного или рассказанного. Такая тоска на меня напала, я упал на колени и начал горячо молиться. Не знаю, долго ли пробыл в таком положении, и вдруг что-то потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове; и мне ясно представился учитель того дня и его урок; я вспомнил, о чём и что он говорил, и легко и радостно стало на душе, никогда не спал я покойно, как в эту ночь. Светало, я вскочил с постели, схватил книги и тут – о счастье! – читать стало гораздо легче, понимаю все, что прочитал».

Дело пошло на лад. Иоанн Сергиев стал одним из лучших учеников училища, а когда его окончил, он был переведён в Архангельскую духовную семинарию. Ее он окончил в 1851 году. А в то же лето местное духовное начальство определило юношу на казённый счёт в Петербургскую духовную академию.

К сожалению, радости в семье чередовалась с горестями. Тяжёлое материальное положение заставило студента искать приработок, и он работал письмоводителем, отсылая все заработанные деньги в Суру в отчий дом. Его отец Илья Михайлович, долго болевший, умер от чахотки в декабре 1851 года. Мать Феодора осталась с двумя дочерьми – Анной и Дашей. Она часто навещала сына и умерла от холеры в 1871 году.

Слушатель Сергиев жил напряжённой духовной жизнью, он постоянно перечитывал Новый Завет и труды отцов церкви, увлекаясь Иоанном Златоустом. Мечтал о миссионерской деятельности среди малых народов Сибири, надеялся посетить Китай и Америку.
В 1855 году Иван Ильич окончил академию, получив диплом кандидата богословия за диссертацию «О кресте Христовом, в обличение мнимых старообрядцев» .
В том же году, на последнем курсе обучения, будущий священник обвенчался с дочерью протоиерея ключаря Андреевского собора в Кронштадте Несвицкой Елизаветой Константиновной. За долгую супружескую жизнь Иоанн и Елизавета так и не нажили детей. В декабре 1855 года епископ Ревельский Христофор рукоположил Иоанна Сергиева в диаконы. И буквально в эти же дни молодой священник заменил скоропостижно умершего тестя, получив место ключаря Андреевского собора (обычно ключарем является священнослужитель, который отвечает за ризницу, церковные сосуды и ценности, которые хранятся в храме). Нет, ему не суждено было стать миссионером, посетить экзотические страны. Больше полувека он работал ключарем в Кронштадте, церковное начальство к нему не благоволило, а настоятелем Андреевского собора он стал лишь в самом конце жизни. Зато пастырь Иоанн заслужил поистине всенародную любовь; его идущие от самого сердца проповеди наполняли до отказа собор, вмещавший пять тысяч прихожан, а ещё столько же желающих послушать любимого батюшку собиралось за пределами храма.

Чем отец Иоанн был так велик? Такой вопрос задал себе один из служителей православной церкви. И сам себе ответил: он был велик потому, что ему был дан дар помогающей и исцеляющей молитвы, он щедро оделял им людей, жаждущих его молитвенной помощи. Совершение литургии кронштадтским пастырем не передаётся простыми словами. Чтобы постичь ее божественный смысл, надо было находиться с ним рядом в алтаре. Вся его служба – это страстный молитвенный порыв к Иисусу Христу. Обычно отец Иоанн, по словам одного из очевидцев, стоял на амвоне Андреевского собора и испрашивал у Господа прощения всей кающейся людской массе. В воздухе собора царило чувство глубокого покаяния, люди каялись и плакали. Плакал и батюшка, он смотрел на стоящих своим глубоким взором и своими слезами омывал скверну людских грехов. Отец Иоанн спрашивал паству: покаялись ли вы? И, услышав ответ, поднимал епитрахиль, как бы покрывая всех исповедников, затем читал разрешительную молитву.

Вот как написал о нем писатель Борис Зайцев (1881-1972). «Русская народная природа очень сильно была в нем выражена, эти голубые, совсем крестьянские глаза, полные ветра и полей, наверное, действовали неотразимо - особенно когда горели любовью и молитвой. Отец Иоанн являлся своего рода «Николаем Угодником», ходатаем и заступником, к нему можно было обратиться в горе, беде, в болезни – он поможет. Недаром всюду, где он появлялся, собиралась толпа».

Чтобы больше узнать о нем, надо представить себе, как строился распорядок дня отца Иоанна. Он просыпался в три часа ночи, а уже через час отправлялся в собор к утренней службе. Там встречал батюшку народ, жаждущий получить от него благословения. В соборе он сам читал каноны, а перед литургией проводил общие исповеди. Письма и телеграммы ему подавали прямо в алтарь. Он тотчас их прочитывал и молился за тех, за кого просили. После церковной службы священник отправлялся навещать больных прихожан, которым всеми силами души стремился помочь и исцелить. И нередко – о чудо – исцеление происходило. Домой отец Иоанн возвращался к полуночи, иногда он почти не спал. И, надо полагать, он держался на ногах лишь благодаря Божьей помощи.

О православном священнике, ведущем подвижнический образ жизни, написал и англичанин Гилберт Честертон (1874-1936). Этот писатель-католик, поездивший по белому свету и изучивший религию разных стран, прославился книгами о ловце человеческих душ, детективе Патере Брауне; а также о великом святом западного мира Франциске Ассизском. Честертон, движимый глубоким любопытством к России, создал запоминающийся образ Иоанна Кронштадтского, выведя его под именем отца Михаила в романе «Шар и крест». Это произведение даёт возможность сопоставить мироощущение и нравственные ценности западных и восточных христиан. С одной стороны, перед нами предстают последователи католика Франциска Ассизского с его страстным призывом действенной помощи людям. С другой, нашей восточно-европейской стороны, предстаёт православный священник отец Михаил, стремящийся подражать святому Николаю Мирликийскому.

Его главное жизненное кредо – упование на Божье чудо. Западный мир давно почитает Николая сказочным Дедом Морозом, Санта-Клаусом, который в предновогоднюю ночь подбрасывает детям в форточку рождественские подарки. На деле Николай Чудотворец преисполнен нравственной суровости. Во время Никейского собора в 325 году нашей эры он дал александрийскому первосвященнику Арию звонкую пощёчину за то, что тот назвал Христа просто человеком. Развязка этой истории широко известна: Николая заточили в темницу, а наутро ее засовы рухнули (чудо), на пороге стоял виновник торжества в праздничных одеждах (снова чудо). Чудотворца спросили: кто освободил его, кто одарил епископским облачением? Тот скромно ответил: Царица Небесная. Николая помиловал сам византийский император, а слава чудотворца покорила с того момента весь православный мир.

Протоиерей Иоанн Кронштадтский, по сути, повторил деяние Николая Мирликийского, способствуя отлучению графа Льва Николаевича Толстого от русской православной церкви. Священник назвал писателя «новым Арием», поскольку тот признавал истинным Богом только Бога-Отца, а Христа считал просто проповедником принесшего в мир новый нравственный закон.

Но прежде, чем говорить о противостоянии Льва Николаевича и отца Иоанна, расскажем о том, что их объединяло. А именно: любовь к простому русскому народу, желание просветить его, сделать жизнь счастливой и нравственной. Все это согревало души двух великих сынов отечества. Наверное, многие читатели наслышаны о том, что Толстой в 1859-62 годах открыл школу для крестьянских детей в Ясной Поляне. Писатель сам преподавал, а также нанимал учителей из студентов. В 1861-62 годах Лев Николаевич работал мировым посредником в Крапивенском уезде Тульской губернии, защищая интересы бедных. Тогда же стал издавать журнал «Ясная Поляна». Под его началом стали выходить «Азбука для народа» и серия «Книг для чтения».

Он записал со слов сказителя В.Щеголева народные легенды, написал статью «Чем люди живы», а также «Исповедь» и «Исследования догматического богословия» … Но тут – стоп! До поры до времени шли благополучные истории типа рассказа «Филиппок». Но догматическое богословие – это камень, о который может разбить ноги любой православный священник.

В 1882 году Толстой начал работать над повестью «Смерть Ивана Ильича», которую закончил через четыре года. А через год состоялось его знакомство с отставным офицером гвардии Владимиром Чертковым (1854-1936), что привело к совместному созданию так называемого «толстовства» - этой духовной секты по отношению к православию. Дальше – больше. Толстой пишет трактат «В чём моя вера?», основывает вместе с В. Чертковым, который был богат, издательство книг для народного чтения «Посредник». Там стали выходить назидательные рассказы и притчи «Где любовь, там и Бог», «Много ли человеку земли нужно», «Упустишь огонь – не потушишь» …

Лев Николаевич совершает поездку в Оптину Пустынь и встречается с отцом Амвросием (1812-1891). Мудрый старец, к слову сказать, предостерёг писателя от опасности духовной гордыни. Но, как говорится, упустишь огонь – не потушишь. В самом конце века яснополянский затворник напечатал в журнале «Нива» роман «Воскресение», где камня на камне не оставил от русского высшего общества, российского суда, исправительных заведений и святая святых – церкви. В России родился протестант равный Мартину Лютеру.

Мало того, весь гонорар, полученный от романа «Воскресение», автор пересылает в пользу секты духоборов, отправляющихся из России в Канаду. Святейший Синод долго терпел, но особым определением от 20 февраля 1901 года отлучил графа Л.Н.Толстого от церкви. Для писателя это стало серьёзным испытанием, закончившимся для него болезнью.

Прежде, чем говорить об окончательном разрыве писателя с российским духовенством, задержимся на том, что объединяло деятельность Льва Толстого и отца Иоанна. Кронштадт был городом моряков и портовых рабочих. Целью деятельности священника стало спасение заблудших душ, просветительская работа в гуще народной жизни, где было немало мелких спекулянтов, воришек, грабителей. Яростные проповеди с амвона кронштадтского пастыря достигали того же эффекта, как и книги Льва Николаевича и его уроки в яснополянской школе.

В 1872 году отец Иоанн обращается к российской общественности, призвав ее собирать средства на создание в Кронштадте Дома трудолюбия. На призыв народного пастыря откликнулись тысячи горячих русских сердец. Можно не сомневаться, что ни одна копейка из пожертвований в фонд помощи не пропала даром; деньги, полученные от благотворителей, потекли полноводным ручьём. «Я священник, - говорил батюшка своей жене Елизавете, - а счастливых семей и без нас достаточно. Мы должны посвятить себя служению Господу». В русской общественности в те годы был широко поддержан призыв: подавая бедным – ты подаёшь Христу. Не только слова проповеди, но и материальная помощь вошли в каждодневную заботу кронштадтского пастыря. Он нередко сам отправлялся в лавку за продуктами, чтобы накормить голодных, а также в аптеку за лекарствами, чтобы подать их больным. Все, собранные им деньги, добавляя к ним собственные, он раздавал бедным.
Дом трудолюбия, созданный всего за десятилетие, был открыт 12 октября 1882 года. Он включал в себя целый комплекс благотворительных заведений. Поначалу были построены рабочие мастерские, где ежегодно работало 25 тысяч человек. Оборудованы также женские мастерские, организованы вечерние курсы ручного труда, школа на 300 детей, детский сад, загородный летний дом, сиротский приют. Позже ко всему этому присоединились недорогая народная столовая, библиотека, бесплатная лечебница, воскресная школа.

В 1888 году под присмотром отца Иоанна были открыты ночлежный дом, а тремя годами позже – странноприимный дом. При Доме трудолюбия батюшкой был освящён храм Александра Невского с действующей при нем книжной лавкой церковной и богословской литературы. По образцу Кронштадта подобные заведения стали создаваться во всех уголках России. Много сил отец Иоанн отдавал строительству новых храмов и монастырей. В 1899 году в родной Суре он основал женскую общину, обращённую позже в женский монастырь. Годом раньше священник создал другой монастырь – Воронцовский Благовещенский в Псковской губернии. Также организовал он два подворья: в Петербурге (в 1902 году), преобразованный в монастырь Святого Иоанна Рыльского; а также на своей родине – в Архангельске (в 1907 году). Он много раз приезжал в Пинежский уезд, где его проповеди с восторгом слушали тысячи земляков.

Кронштадтский пастырь полвека вёл уроки Закона Божьего в городском училище, а также в новооткрытой в Кронштадте при его участии классической гимназии. Он добивался от своих учеников глубокого проникновения в Христовы заповеди. «Евангелие, - повторял он, - не учебник, а сокровище и руководство жизни»; «Священное Писание надо не зазубривать, а переживать». Ещё он повторял: «При образовании чрезвычайно вредно развивать только ум и рассудок, оставляя без внимания сердце; на сердце больше всего обращать внимание; сердце – жизнь, но жизнь, испорченная грехом, нужно очистить этот источник жизни, нужно зажечь в нем чистый пламень, чтобы он горел и не угасал, давал направление всем мыслям, желаниям и стремления жизни».

В начале 1901 года Толстой, потрясённый отлучением от церкви, тяжело заболел. Семья писателя, воспользовавшись приглашением графини С.Паниной, переехала в Крым, в ее имение в Гаспре. Лев Николаевич отправил оттуда в Петербург ответ на определение Святейшего Синода. «Постановление синода, - писал он, - незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательства к дурным чувствам и поступкам». Этот русский протестант утверждал, что в течение года следовал всем предписаниям церкви, соблюдал все посты, посещал все службы. И убедился, что учение церкви есть коварная и вредная ложь, собрание суеверий, скрывающее смысл христианского учения.

«То, что я отвергаю, - пишет Лев Николаевич, - непонятную мне Троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившегося от девы и спасающий род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же – духа, Бога – любовь, единого Бога – начало всего: не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении». Писатель утверждает, что если бы Христос, изгнавший торгующих из храма, пришёл в современные церкви, то Он пришёл бы в гнев от колдовских обрядов священников. И, наверное, вновь изгнал бы из храмов, всех торгующих в них и скрывающих от людей Бога. Свой ответ Святейшему Синоду Лев Толстой заключил символом своей веры. «Я верю в Бога, которого понимаю, как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством». Писатель восстаёт и против таинств церковных обрядов.

Но именно на таинствах и чудесах зиждется православие, самым ярким выразителем которого в это время был Иоанн Кронштадтский. Современники дают множества свидетельств о чудодейственных исцелениях, молящихся в Андреевском соборе. Батюшка помог сотням и тысячам страждущих наложением на них своих рук или чудодейственной молитвой. К нему за помощью обращались писатель М. Салтыков-Щедрин, поэт С. Надсон, а также сам император Александр III. Отец Иоанн провёл у постели страждущего монарха во дворце в Ливадии несколько недель. Правда, помочь ему он так и не смог, но Иоанн Кронштадтский облегчил страдания царя-миротворца, дав ему последнее причастие. Александр тогда сказал ему: «Вас любит русский народ, потому что он знает, кто Вы и что Вы».

Лев Толстой никогда лично не встречался с кронштадтским пастырем. Он много был наслышан о нем и нередко говорил, что этот священник переделывает христианство в идолопоклонство. Но к самой личности своего оппонента писатель испытывал уважение, видя в нем цельного человека. Это удивительно, но два таких разных по взглядам человека в чём-то совпадали, сопротивляясь наставшей с петровских времён зависимости церкви от государства, против чиновничьего произвола в России. Русский народ издавна ратовал за восстановления на Руси патриаршества, а новым патриархом хотел видеть отца Иоанна.

Опасного конкурента усмотрел обер-прокурор синода Константин Победоносцев (1827-1907). Этот человек однажды сказал кронштадтскому пастырю: «Многие так звонко начинали, как вы. Однако, не слишком уверенно закончили в последние времена». «Не извольте беспокоиться, - ответил священник чиновнику. – Извольте дождаться последних времён». К. Победоносцев, мечтавший «подморозить» Россию, был составителем документа об отречении Л. Толстого от церкви, эта чиновничья бумага имела своей целью опорочить писателя в глазах народа. Но случилось обратное: в Ясную Поляну хлынул поток писем, в котором люди выражали сочувствие Льву Николаевичу. Это давало Толстому силы; спустя два года после ответа синоду писатель пишет обращение «К духовенству», напечатанное в издательстве «Свободное слово». Это был призыв протестанта не смиряться с официальной ложью к широкому кругу русских священников. А это наносило, в свою очередь, урон православию и самодержавию – как раз в канун революции 1905 года.

Протоиерей Иоанн являл собою образец смирения; бунт против властей виделся для него актом богоборчества; как и всякий православный человек, он не мог не быть традиционалистом и монархистом. Священник высказал своё кредо весьма определённо: «Если отпадёшь от своей веры, как уже отпали от неё многие интеллигенты, - то не будешь уже Россией или Русью Святой, а сборищем всяких иноверцев».
И далее: «Свобода совести ведёт к жизни без совести». А вот совсем современная мысль: «Если бы либералы захотели управлять государством, при своей близорукости, при своих своекорыстных, буйных увлечениях, от которых нельзя ожидать доброго, кроме ломки старого, хотя и нужного, и введения новых форм правления, нового направления, по новым западным не идущим к нам образцам, то ни на один день не было бы порядка от такого сборища эгоистов, и ничего доброго для народа, кроме всякой несправедливости и лицемерия».

Кронштадтский пастырь был продолжателем молитвенных традиций Отцов Церкви. Его духовный дневник «Моя жизнь во Христе» - одно из самых значительных произведений богословской мысли в России. Там есть раздел «Вера в чудо», который по сути своей стал ответом Льву Николаевичу Толстому: «Гордость в вере проявляет себя тем, что гордый дерзает поставлять себя судьёй веры и церкви и говорит: этому я не верю и этого не признаю; это нахожу лишним, это ненужным, а вот это странным или смешным.
Ещё гордость в вере обнаруживает себя в мнимом знании всего. Великая степень гордыни человеческой обнаруживается в том, когда простой смертный дерзает сравнивать себя с святыми Божьими. Он говорит: для чего я буду чтить их, особенно молиться им? Они такие же люди, я молюсь одному Богу. А не знает, что сам же Бог повелевает просить за себя молитв праведников».

И ещё мысль, созвучная судьбе Толстого: «Господи! Имя Тебе – Любовь: не отвергни меня заблуждающегося человека». Любовь стала главным в творчестве Льва Николаевича и Иоанна Кронштадтского. Только словам этим два сына России придавали иногда разный смысл. Во время русско-японской войны 1904-1905 годов отец Иоанн призвал свою паству сочувствовать тяжким испытаниям и геройству русского воинства, укреплять могущество державы даже под бременем военных неудач. Толстой же откликнулся на эту бойню пацифистской статьёй «Одумайтесь!». В ответ на обвинения в предательстве писатель отвечал, что он против отправки народных кормильцев на фронт, на ненужное побоище.

Несколько слов надо сказать о молитвенных исцелениях кронштадтского пастыря. Стоны тяжело больных доносились отовсюду. И, находя отзвук в любвеобильном сердце священника, люди получали утешение и благодатную помощь. Отец Иоанн, стоя посреди церкви, мог ощутить присутствие незримого для других Христа. Это и наполняло его сердце любовью, могло послужить действенным для людей чудом.   Для Льва Толстого – писателя-реалиста, несклонного к какой-либо мистике, чудом была лишь сама наша жизнь. У этих двух прекрасных русских людей был все-таки разный душевный строй. Это и дало повод пастырю церкви написать ответ Льву Толстому на его обращение «К духовенству». «В настоящее время, - замечает священник, - необходимо представить наглядно эту безбожную личность, потому что весьма многие не знают ужасные богохульства Толстого, а знают его лишь как талантливого писателя. Вы все заблуждаетесь, говорит он, а я открыл истину и учу всех людей истине».
За некоторыми этими словами, и на самом деле, можно признать правду. Лев Николаевич действительно был одним из учителей жизни миллионов людей. И здесь нужно снова обратиться к упоминавшейся ранее повести «Смерть Ивана Ильича».

Повесть своими прототипами связана с членами семьи Ильи Ильича Мечникова (1845-1916), лауреатом Нобелевской премии, полученной им за труды по проблемам старения. Известный учёный и два его брата посещали Ясную Поляну. А судьба одного из них – Ивана Ильича, члена судебной палаты, умершего в 1882 году в возрасте 45 лет, - послужила без каких-либо преувеличений сюжетом для повести Толстого. Тема человеческой смерти издавна занимала и пугала писателя.

31 августа 1869 года по дороге в Нижегородскую губернию он пережил состояние, названное им в письме Софье Андреевне «арзамасским ужасом». В постоялом дворе городка Арзамас, куда Толстой приехал для покупки земель, гостю отвели продолговатую комнату с темно-красными обоями, похожими на обшивку гроба. Посреди ночи, словно от какого-то толчка, Лев Николаевич проснулся. «Чего я боюсь?» – спросил он себя. «Меня, - еле слышно ответил голос из-за спины. – Твоей смерти». И писатель вдруг понял, что его слава, его супружеское счастье – все будет пожрано неминуемой кончиной. «Ничего нет в жизни, - думал он, - а есть только смерть, которой не должно быть». Этот отважный фейерверкер и бомбардир, многократно рисковавший собою при защите Севастополя, оказывается, на протяжение всей жизни с ужасом думал о неминуемом для каждого конце бытия. А его повесть «Смерть Ивана Ильича» есть попытка противостоять неизбежному закону природы.

- Смерть, где твоё жало? - спрашивает Евангелие. - Только чудо любви может ей противостоять, - отвечает Толстой.
«Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это ещё можно поправить. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына».… «Жена подошла к нему. Он взглянул на неё. Она с открытым ртом и с не отёртыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него». … «Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто, - подумал он».

А вот как отвечает на тот же вопрос Иоанн Кронштадтский в своём дневнике «Моя жизнь во Христе»: «Что для человека всего ужаснее? Смерть! Но не страшитесь и не скорбите, братия, чрез меру. Иисус Христос, Спаситель наш, своею смертью победил нашу смерть и своим воскресением положил основание нашему воскресению; смерть истинного христианина есть не более как сон до дня воскресения или как рождение в новую жизнь».

Свой очерк о поисках чуда жизни и чуда любви двух великих пастырей России я завершу отрывком из рассказа Александра Куприна (1870-1938) «Анафема», написанном по случаю отлучения Льва Николаевича от православной церкви. Нет, анафемы на деле не было. Даже косный чиновник обер-прокурор Святейшего Синода К. Победоносцев не решился предать Л. Толстого церковному обряду анафематствования, которому на протяжении многих веков предавали в русских храмах еретиков.

Но возмущение по поводу отлучения Льва Николаевича было в обществе слишком велико, оно взбудоражило всех и особенно писателей. А. Куприн, преклонявшийся перед толстовским гением, решился рассказом «Анафема» сгустить краски и таким образом выразить свой протест.
Перед читателями предстаёт простой не слишком образованный священник, протодиакон Олимпий. Надо же было такому случиться, когда накануне обряда анафематствования, в первую великопостную неделю, студент-семинарист передал ему повесть «Казаки». Отец Олимпий всю ночь ворочался и повторял запавшие ему в душу толстовские слова: «Все Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Что Бог дал, то и лопаем. А наши говорят, что за это будем сковородки лизать. Я так думаю, что все одна фальшь». Когда в церкви на амвоне в присутствии самого архиепископа до отца Олимпия доходит очередь отпевать чин анафематствования, в его душе все переворачивается. И своим мощным басом, на все церковь, священник возглашает:

- Земной нашей радости, украшению и цвету жизни, воинству Христа соратнику и слуге, боярину Льву Толстому… многие лета…

Мы сравнили слова и поступки двух славных сынов России – Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского. Их разногласия и споры продолжаются. Но мы можем их примирить и вслед за отцом Олимпием повторить слова: многая вам лета.