Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе – великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
И евхаристия, как вечный полдень длится –
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.

(О. Мандельштам)

Это духовное веселие длилось в Константинополе почти тысячу лет (с VI века, когда храм был построен, до XV века, когда храм был покорен османами). В глубокой тишине входят ныне в храм православные люди из нашей страны. Первое, что им бросается в глаза, - отметина, оставленная в мраморе на одной из колонн близ алтаря. - Откуда этот знак? – спросил я у служителя. - От копья Михаила-архангела. Православные люди сотни лет сохраняют в это веру. Этот простой ответ при дневном свете прозвучал совсем обыденно. А я представил ночные всполохи костров, осветивших лица последних защитников православной святыни и занесённые над ними кривые мечи и ятаганы.

Было это 29 мая 1453 года, когда совсем юный, двадцатидвухлетний султан Мехмед Второй Фатих торжествовал победу. Но слава, пронёсшаяся через века, досталась не ему, побочному сыну и не вполне законному наследнику Мурада Второго, а последнему византийскому императору Константину Палеологу XI Драгашу.
Вот он стоит у ворот Святого Романа, находящийся в расцвете мужества (ему 48 лет), рождённый от грека и славянки – дочери сербского князя. С плотов, спущенных турками на воды Золотого Рога, бухают каменные ядра, вылетающие из многотонных бомбард. Под завывания дервишей на город накатываются волны стотысячной турецкой армии. Сначала идут башибузуки, собранные из всякого отребья, затем – регулярные войска, а завершают штурм янычары. Свою личную гвардию Мехмед Второй ведёт в бой сам и доходит почти до рвов Месотихиона, где в город втекает ручей Ликос. Это слабейшее место в крепости, отсюда султан руководит последним сражением.
Но и Константин Палеолог знает изъяны своей позиции. Он бросается туда, где всего труднее. Рядом с православным императором за спасение восточной столицы христиан бьются рыцари-католики во главе с кондотьером Джустиниани. Но гигант из Генуи по прозвищу Лонг (Длинный) падает, успев прошептать: отнесите меня на галеру. С каждым часом редеют ряды защитников. И из семи тысяч бойцов (пять тысяч православных и две тысячи католиков) остается лишь горстка храбрецов. Рядом с Константином плечом к плечу стоит его родственник-католик Феофил Палеолог. «Пойдём, сразимся с варварами! – в последний раз крикнул ему император и кинулся в водоворот битвы. У ворот заварилась настоящая каша. Константин, пожалуй, мог бы спастись, отступив на одну из генуэзских галер. Но, как рыцарь и христианин, предпочёл умереть с оружием в руках. Один из янычар ударил его ятаганом по лицу. Второй зашёл ему за спину и пронзил императору сердце.
Летописцы свидетельствуют: Константин Палеолог ХI Драгаш умер 29 мая 1453 года. Но это не совсем верно, думаю я, шагая по городу. Вот я подхожу к воротам Святого Романа и вижу в вечернем полумраке, сотканную из звёзд, стройную фигуру рыцаря. А над головой его вознесён меч Экскалибур. Тот самый волшебный меч, доставшийся в наследство от короля Артура, которым можно сражаться лишь за правое дело. Я вспомнил сейчас о старой рыцарской книге не случайно.
Оказывается, последний император Византии Константин (1405 – 1453) и автор артуровского цикла легенд сэр Томас Мэлори (1416 – 1471) жили практически в одно время. Пишущий романы рыцарь участвовал в войнах Алой и Белой розы и перешёл на сторону Ланкастеров, как и подобало ему, в тот самый момент, когда стали побеждать Йорки. За что и отсидел восемь лет в Ньюгетской тюрьме, сочиняя свои поразительные истории. Видимо, планета наша – от Британии до Византии – была в то время пронизана особым электричеством, особым рыцарским духом.
А идея справедливого Круглого Стола, надо полагать, принадлежит не только британцам, но и всему человечеству. Я вспоминаю и слова доброго волшебника Мерлина, примирившего заспоривших однажды рыцарей. «Ваши места ждут вас. На каждом сиденье вы найдёте вписанное золотыми буквами имя рыцаря, кому это место принадлежит. Имена рыцарей Круглого Стола будут жить вечно. Садитесь все, ибо за Круглым Столом никто не может жаловаться на то, что его обидели, поместив в дальнем конце: здесь все места равны». («Легенды о рыцарях Круглого Стола»). Произношу слово «легенды» и думаю, что их герои совсем не сказочные, за каждым из них стоит реальный прототип.
Да, они жили на нашей земле в далёкие времена, но могут в любой миг появиться среди нас, чтобы защищать справедливость. Вот они передо мной рыцари Круглого Стола: Ланселот, Персиваль, Тристан, Гавейн, Гарет, Галахад. Достойнейшим среди них мог бы стать Константин Палеолог.
Вернёмся, однако, в гибнущий, но не сдающийся Константинополь. Почти стереоскопично мы видим события тех дней, поскольку свидетельства о них оставлены с разных сторон: секретарём императора Георгием Сфрандизи и русским летописцем Нестором Искандером, служившим в турецком вспомогательном войске. Вот что пишут эти очевидцы…
В конце марта 1453 года, сообщает Сфрандизи, на окрестных холмах Константинополя появились первые разъезды султанской кавалерии, а вскоре и части лёгкой турецкой пехоты. Османы полагали, что греки в страхе перед ними попрячутся по домам, но просчитались. Утром 2 апреля христиане, руководимые храбрым императором, предприняли вылазку, перебили множество врагов и, ликуя, возвратились. И когда 5 апреля к стенам города подошли главные турецкие силы, мысли защитников не были мрачными. 7 апреля заговорили турецкие пушки – началась долгая бомбардировка Константинополя.
Мехмед Второй расположил армию вдоль всей линии стен – от Пиги до Золотого Рога. В центре против ворот Святого Романа была разбита ставка султана, окружённая десятью тысячами янычар. Против укреплений Феодосиевой и Ираклиевой стены действовали четырнадцать батарей, а возле ставки Мехмеда венгерский пушкарь Урбан установил суперартиллерию (три орудия, напоминающие своим видом нашу Царь-пушку). Вылазки защитников прекратились: императору катастрофически недоставало солдат. «Турки же бились без опочивания, не давая отдыху грекам, утрудив их перед готовящимся приступом. И прикатили пушки и пищали многие, начав бить по граду, а также стрелять из ручниц и из луков тьмочисленных, горожане от бесчисленного стреляния не могли стоять на стенах, они, укрывшись, ждали приступа, хотя иные стреляли из пушек и пищалей. И многие турки были убиты» (Нестор Искандер).
26 мая турки пошли на штурм всеми силами. Забыв о церковных распрях, бок о бок сражались греки, генуэзцы, венецианцы, каталонцы, французы, даже турки – противники Мехмеда, сторонники законного наследника султанского престола принца Урхана. «Выкликая скверную свою молитву, воинство Мехмеда скакало к граду. И притащили пушки и пищали, лестницы и стенобитные машины – им же не было числа. По морю двинулись корабли. Начали бить град отовсюду. И сбивать со стен горожан. И была эта сеча премрачной, ибо турецкие стрелы заслонили весь белый свет» (Нестор Искандер). По свидетельству Сфрандизи, на рассвете 28 мая Константин Палеолог собрал последний военный совет.
Император умолял защитников города не посрамить знамени Константина Великого, не сдавать в руки измаилитов святынь православия, а также беззащитных женщин и детей. Он обошёл строй израненных рыцарей и тихо попросил у каждого прощения. Центром всего происходящего в тот день стал храм Святой Софии.
Как рассказал автор книги о штурме Константинополя англичанин Стивен Рансимен, вечером того же дня в главном православном храме состоялось торжественное богослужение. Только в трагические часы состоялось, наконец, примирение Восточной и Западной Церквей, объявивших о своём разрыве ровно четыреста лет назад. Ещё недавно были среди византийских христиан такие, кто говорил: лучше увидеть в городе турецкую чалму, чем папскую тиару. Теперь же совместную службу перед лицом общего врага, находившегося в сотне шагов за стенами, вели православные священники и католические патеры. Все распри между ними были забыты: на другой день им вместе предстояло умереть.
Сам император Константин, как и многие воины, в последний раз принял таинство евхаристии и оделся в лучшие свои одежды, поскольку шёл на верную смерть. Таков был последний день земной жизни святого великомученика. Он уже не увидел, как османы зажгли костры на улицах Константинополя, как взломали топорами двери храма, как убивали женщин за молитвой или – что намного хуже – волокли их по полу в качестве военной добычи. Молящиеся в церкви верили, что архистратиг Михаил истребит огненным копьём ненавистных миру янычар. Об этой святой вере напомнила мне чудесная отметина на одной из колонн.

Облезлые худые кобели
С печальными, молящими глазами
- Потомки тех, что из степи пришли
За пыльными, скрипучими возами.
Был победитель славен и богат,
И затопил он шумною ордою
Твои дворцы, твои сады, Царьград,
И предался, как сытый лев, покою.
Но дни летят, летят быстрее птиц!
И вот уже в Скутари на погосте
Чернеет лес,  и тысячи гробниц
Белеют в кипарисах, точно кости.
И прах веков упал на прах святынь,
На славный город, ныне полудикий,
И вой собак звучит тоской пустынь
Под византийской ветхой базиликой.

(И. Бунин, «Стамбул»).

Я пока ни слова не сказал о событиях тех дней в Московии. Здесь правил тогда несчастный, ослеплённый врагами князь Василий Второй (Тёмной). Русские, ещё не сбросившие тяжёлого ига, ничем не могли помочь византийским грекам. Однако, падение Константинополя решающим образом сказалось на событиях второй половины XV века, как на Руси, так и за ее пределами. Никто в Европе до тех пор не подозревал, сколько сокровищ, талантливых мастеров и учёных находилось в Константинополе.
И все это почти целиком переместилось на Запад, где дало новый импульс расцвету эпохи Возрождения. Русь с падением Византии потеряла очень много. Но она сумела подхватить выпавшее из рук цареградских патриархов знамя православия.
Точнее других историков комментирует ход этих событий академик Дмитрий Лихачёв. В книге «Раздумья о России» он оправдывает с церковной точки зрения возникновение теории «Москва – Третий Рим».
Старец Филофей из Елеазарова монастыря на Псковщине простодушно направлял московским государям послания, содержащим новую доктрину, и даже не представлял себе огромности этой идеи. А на самом деле, в те времена восточных окраинах Европы уже зарождалась мощная православная держава, пришедшая на смену Византии.
Отчего третий Рим, а не второй Константинополь? Задаётся этим вопросом Д. Лихачёв. И сам себе отвечает: Константинополь с православной точки зрения впал в ересь, присоединившись к Флорентийской унии (1439), подчинившись Римскому престолу. Оттого признавать себя вторым Константинополем Москва не захотела. Оттого была создана легенда о владимирских князьях, ведущих якобы своё происхождение непосредственно из первого Рима.
Кто тебя создал, о, Рим? Гений народной свободы! Если бы смертный, навек выю под игом склонив, В сердце своем потушил вечный огонь Прометея, Если бы в мире везде дух человеческий пал, - Здесь возопили бы древнего Рима священные камни: «Смертный, бессмертен твой дух, равен богам человек!» (Д. Мережковский, «Рим»).
Этот пиетет перед Римом, давшим начало современной государственности в Европе, возвысившим человеческий дух, не случаен. Именно из Рима прибыла в Москву первая русская царица Софья, племянница Константина Палеолога, вдохновившая русского государя на освобождение от ордынского ига. Я обратил на этот факт особое внимание, чтобы дальше нам было легче ориентироваться при рассказе о двух главных героях: государе Иване Васильевиче Третьем  (1440 – 1505) и его жене Софье Фоминишне Палеолог  (около 1450 – 1503).

Даже при семейных делах, при заключении моргантических союзов, со стороны римского папского двора шли непрекращающиеся попытки приобщить Русь к сообществу европейских (а точнее, католических) народов. Русские противились этому, стремясь сохранить национальное своеобразие, свою греко-славянскую веру и культуру.
Не хочу в этом давнем споре занимать чью-либо сторону. Уверен, что многие вопросы пятисотлетней давности решаются на наших глазах в наши дни. Но пора, давно уже пора, перейти к свадебному кортежу Софьи Палеолог.
Дело в том, что все члены семьи невесты – отец, мать и два брата – спаслись из разорённой Византии и поселились в папских владениях в Риме. Впрочем, родители Софьи вскоре умерли, братья ничем выдающимся себя не проявили. И только их сестра подавала большие надежды на будущее, поражая всех умом и благородством поведения.
Когда подошло время ее замужества, выбор пал на 32-летнего Ивана Васильевича. Статный, стройный, красивый великий князь, сменивший на московском престоле слепого отца Василия Второго, за десять лет правления значительно расширил свои владения. И Европа с изумлением увидела рождение на востоке нового, сильного, христианского государства.
Поскольку Рим был напуган вторжением на Балканы османов, среди папских придворных родилась идея: найти нового союзника, которого можно было бы перекрестить из православия в католичество. Выгода, как посчитали при дворе, была обоюдной для Рима и Москвы.
Но стороны сильно разнились в своих тайных планах. Три года шли приготовления к свадьбе. Лишь в конце июня 1472 года кортеж невесты, возглавляемый римским легатом и епископом Антонием, выехал из жаркого Рима в холодную Москву.
Папа Сикст IV дал богатое вено за невестой, принял меры дорожной безопасности, позаботился, чтобы на всем пути следования византийскую царевну принимали с подобающей ей честью.
Вот как пролегал маршрут. 1 сентября 1472 года София прибыла в Любек, оттуда плыла морем, и только 21 сентября сошла на берег в Ревеле. Спустя пару недель в Дерпте ее встретил государев посол, а дальше пошли мелькать русские города.
11 октября на Чудском озере Софью Палеолог встретили расписные челны россиян. 13 октября она провела молебен в монастыре Богоматери, откуда в царских ризах отправилась во Псков, сопровождаемая высоким православным духовенством… И тут, казалось бы, случился пустячок.
Папский легат Антоний ехал с латинским крыжом (литым серебряным распятием), который везли в особых санях. Этот самый крыж чуть не испортил весь праздник, вызвав скандал со стороны наших соотечественников. Крыж легату пришлось спрятать.
И вот, наконец, поутру 12 ноября при большом стечении народа византийская царевна въехала в Москву.

Я остановился на подробностях, разумеется, не случайно. О многом говорят и сама пышность этой встречи Востока и Запада, и этот феерический проезд через всю Европу, и это недоразумение с серебряным крыжом. Главное, мне думается, состоит в том, что россияне готовы откликнуться на любой добрый жест со стороны Запада, но они не сдвинутся ни на шаг, когда речь заходит об их святоотеческой вере. Что касается самой свадьбы Ивана и Софьи, то она прошла со всем великолепием греческих обрядов.
Надежды Сикста IV на заключение новой унии не оправдались. И жених, и невеста хранили верность православию. «Эта царевна, известная тогда в Европе своей редкой полнотой, привезла в Москву очень тонкий ум». Барон Герберштейн, два раза приезжавший в Москву послом германского императора при Ивановом преемнике, замечает о Софье в своих записках, что это была женщина необыкновенно хитрая, имевшая большое влияние на великого князя, который по ее внушению сделал многое. Ее влиянию приписывали решимость Ивана Третьего сбросить татарское иго. Она могла привезти сюда предания и обычаи византийского двора, гордость своим происхождением, досаду, что идёт замуж за татарского данника. Особенно понятливо могла быть воспринята мысль, что она, царевна, своим московским замужеством делает московских государей преемниками византийских императоров со всеми интересами православного Востока, какие держались за этих императоров. Потому Софья ценилась в Москве, и сама себя ценила не столько как великая княгиня московская, сколько как царевна византийская». (В. Ключевский, «Русская история»).
Какой высокий пример стоял перед нашим государем, когда он вёл под венец византийскую царевну. Каким великим рыцарем, защитником отечества и народа, был дядя невесты Константин Палеолог. Да, 43-летнее царствование Ивана Васильевича было грандиозным. Доставшиеся от Василия Второго московские земли расширились в пять раз. Русь стала называться Россией. А символом ее и гербом стал двуглавый византийский орёл.
В войнах, междоусобных и с ближайшими соседями, были одержаны одни только победы. Убеждён, что Софья Палеолог – скрытно, а не явно – была соправительницей своего мужа. Ее изощренный ум, склонный к хитрости и даже к коварству, начиная с 1472 года, все чаще проглядывает в русской дипломатии и наших внутренних делах. С появлением Софьи на троне в деяниях Москвы укореняется имперская политика, где всегда безотказно действует принцип: разделяй и властвуй. Государыня умела вовремя поддержать супруга, впадавшего порой в нерешительность.
При этом русские дружины, возглавляемые московскими воеводами Даниилом Холмским (победителем при Шелони) и Даниилом Щеней (победителем при Ведроши) постоянно били ордынцев, литовцев, ливонцев. Нет, не воинский меч, а мудрость Софии стала главным оружием Ивана Третьего. Всем известны ее слова, сказанные вскоре после свадьбы: мне надоело быть ханской рабыней. Через несколько лет (1476) нерешительный супруг все же изломал ханскую басму (требование дани), плевал на неё и топтал ногами. А послов хана Ахмата русский царь согнал пинками с кремлёвского крыльца. Смешное событие это отражено на полотне художника К. Маковского. Не запечатлена, к сожалению, на нем главная виновница событий.
Но скоро стало не до смеха: Ахмат собрал 150-тысячное войско и с юга приблизился к Московии. С жаркого июня до ноябрьских холодов 1480 года стояли друг против друга русские и татарские войска на берегах притока Оки реки Угры, которую называют иногда «поясом Богородицы». Вот когда снова загорелись костры, обогревавшие и с той и с другой стороны реки измученное воинство. Терпение иссякало у ратников, лучников, конников и даже у всегда хладнокровных пушкарей. Одним из первых дрогнул царь Иван. Оставив ставку на попечение своего сына от первого брака Ивана Молодого, государь вернулся в Москву, подумывая: а не заплатить ли хану дань? Но тут он натолкнулся на твёрдость православной церкви, на решительность архиепископа Вассиана.
В послании архипастыря государю, которое позже стало памятником русской литературы, мы находим поразительные по силе слова. В них даже слышатся мысли об идеальном для Отечества правителе: «Покаяние государя есть искренний обет блюсти правду в судах, любить народ, не употреблять насилия, оказывать милость и виновным. Да рассыплются племена нечестивые, хотящие брани, да будут омрачены молниею небесною и яко псы гладные да лижут землю языками своими!» Иван Третий скоро вернулся к войску и приступил к решительным действиям. В дальний рейд в сторону Поволжья, в глубокий тыл Ахмату, был послан русско-крымский конный отряд во главе с воеводой Ноздреватым и крымским царевичем Нур-Даулет-Гиреем. Узнав об угрозе, Ахмат от берегов Угры отступил. Русские одержали почти бескровную победу, стоящую многих славных баталий. Царь Иван победил, почти двух с половиной вековое иго (1237 – 1480) было свергнуто.
Со времён воцарения в Москве Софьи Палеолог не было допущено ни единого политического просчёта. Раньше Московия была зажата между Великой Ордой и Великой Литвой. С юга угрозу для страны представляла империя тюрков, против которых намеревался направить силы россиян папа Сикст IV. Но ни Иван Третий, ни его мудрая царица не захотели быть марионетками в чужих руках. Напротив, благодаря искусной дипломатии, Русь возвысилась над враждебными соседями. А с Турцией удалось установить миролюбивые отношения. В 1497 году в Стамбул прибыл русский посол. Ещё раньше родным братом Ивана Третьего стал называться крымский хан Менгли-Гирей, ни разу не отказавший нашему царю в военной поддержке. Казалось, благоденствие снизошло на русскую землю. Но… Какая ночь! Мороз трескучий, На небе ни единой тучи, Как шитый полог, синий свод Пестреет частыми звездами… И вся Москва покойно спит, Забыв волнение боязни, А площадь в сумраке ночном Стоит полна вчерашней казни… Тут-то и возникает образ «второго костра», самого страшного, самого непереносимого. Первый костёр зажигается при появлении внешних захватчиков, что ведёт к сплочению нации перед иноземной угрозой. Второй костёр – это костёр смуты, внутреннего раздора, ослабляющего и разъединяющего нацию.
У меня не было сил сразу и до конца цитировать одно из самых страшных пушкинских стихотворений. Оно навеяно, конечно же, событиями нашей многострадальной истории. А одно из самых трагических среди них, приходящихся на конец царствования Ивана Третьего, уже после кончины Софьи, - это казнь так называемых «жидовствующих» еретиков (1504). Сразу оговорюсь: то были сплошь русские люди, не разбойники, не уголовники, не заговорщики. Скорее всего, они были думающими, образованными по тому времени людьми. А нелепый ярлык им привесили без всякого на то основания.
Но кто же такие «жидовствующие»? Право, нам не стоит всерьёз разбираться во всех этих обвинениях в ереси. Церковно-судебный процесс носил сугубо политический характер: шла борьба за престолонаследие, за немалые земельные угодья и богатства, переходившие в руки Церкви. Самое большее, что полагалось по закону еретикам, - отлучение от церкви. Взамен последовала кровожадная массовая расправа. И ответственность за неё несёт Иван Третий, лишившийся перед этим Софьи Палеолог, растерявший остатки ума и воли, запуганный угрозами предстоящего Страшного Суда. Вот сообщение летописца: той же зимой (в декабре 1504 года) великий князь Иван Васильевич и сын его Василий Иванович вместе с новым митрополитом Симоном и с епископами и всем Собором рассматривали дело еретиков и повелели лихих смертною казнью казнить.

Мучений свежий след кругом:
Где труп, разрубленный с размаха,
Где стол, где вилы, там котлы,
Остывшей полные смолы.
Здесь опрокинутая плаха,
Торчат железные зубцы,
С костями груды пепла тлеют,
На кольях, скорчась, мертвецы
Оцепенелые чернеют.

(А. Пушкин)

Нет, думаю я, не с Лобного места, а с Божьих храмов, где священники говорят о Христовом милосердии, должна начинаться закладка государства. И, если государь создаёт для своей страны законы, он должен первым их исполнять. Я говорю сейчас и о Судебнике (1497) – первом своде законов единого русского государства, изданного Иваном Третьим. Русский царь сам нередко нарушал его.
Всюду, где возникали в судах затруднения, он решал их применением силы, оставляя законы в стороне. Вот она, самая поразительная, шестая статья Судебника: поселяне (крестьяне) переходят с места на место, из села в село, от владельца к владельцу только однажды в год в продолжение двух недель около осеннего Юрьева дня (26 ноября).
Это и есть начало крепостного права в России. Так двумя необдуманными поступками Иван Третий перечеркнул плоды своего блистательного поначалу правления в стране, не знавшей до него ни массовых казней, ни крепостной неволи народа.

Не буду завершать очерк на грустной ноте, поскольку недавно в британской прессе появилось сообщение, что король Артур все-таки жив. Он спит в заколдованной пещере, куда однажды забрёл один пастух, разыскивая отбившуюся от стада овцу. «Бери себе золота, сколько хочешь, - сказал проснувшийся король. – А я буду спать, пока не придёт мой день». Я не до конца убеждён, что погиб и другой – православный рыцарь Константин Палеолог. Когда-нибудь и он соберёт свой Круглый Стол. И над каждым его сиденьем зажгутся огненные имена: Александр Невский и Даниил Галицкий, Дмитрий Донской и Владимир Храбрый, Даниил Холмский и Дмитрий Пожарский. Говорят, там есть одно «проклятое место», которое может принести погибель отечеству. Надеюсь, его никто никогда не займёт.

вернуться в раздел Анонсы