У нашего экскурса в конец ХIV – начало ХV вв. три главных героя: Дмитрий Донской (1350-89), Сергий Радонежский (1321-92), Андрей Рублёв (1360-1430). Воин, святой, художник как бы образуют земную троицу, где ни один герой немыслим без остальных.
Вот они перед нами: тот, кто заслонил Русь от врага своим щитом, тот, кто святым напутствием вдохновил на победу, тот, кто после победы стал выразителем русского художественного гения.
Старший – Сергий Радонежский. Удивительно, но это так: подвиг отшельничества в подмосковном Радонеже (или Маковце), основание здесь монашеского общежития или Троицкого монастыря (1337), откуда ученики Сергия понесли святое слово по всей русской земле, сделали простого плотника самым непререкаемым учителем нации. Словно клеймы, обрамляющие икону старца, мелькают события его жизни. Вот медведь навещает скит отшельника, который делится с прирученным зверем последним куском хлеба. Вот в келье монастыря возникает чудесный свет, исходящий от Пречистой Богородицы, посетившей Сергия. Вот напутствует он своих учеников, чтобы основать Кирилло-Белозерский, Спасо-Андрониевский, Савво-Сторожевский, Симонов и другие монастыри. А вот идёт молитва в монастыре и совершается предсказание победы в канун Куликовской битвы. Сергий Радонежский был далёк от политики, как и всяких суетных дел.
Он плотничал и трудился на монастырском огороде, ему не нужна была никакая власть. Но ни одно великое дело на Руси не зачиналось без благословения святого старца. Первое жизнеописание Сергия Радонежского оставил вскоре после его кончины Епифаний Премудрый. В более близкие к нам времена о святом подвижнике рассказали многие писатели и историки.

«При имени преподобного Сергия народ вспоминает своё нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверждает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравов». (В. Ключевский, «Русская история»). Разумеется, нашу историю можно читать лишь в контексте мировой, где в рассматриваемые нами времена особое значение имеет судьба Византийского государства.
Именно отсюда к нам пришли православная вера, государственное устройство и культура, истоки которой таятся в высочайшей эллинской культуре.
Но в 1054 году произошёл слишком крутой, даже трагичный, исторический поворот. Константинопольский патриарх Михаил Кируларий и римский легат кардинал Гумберт предали анафеме друг друга, что в конечном итоге привело к разделению христианской церкви. Не произойди этого раскола, ни о каком завоевании Руси монголами не могло идти речи. И здесь, на этом самом месте изложения хода истории, у меня вдруг мелькнуло дерзкое желание «подслушать» разговор Александра Невского и хана Батыя на упомянутой выше картине С.Семирадского. Вот примерный диалог, состоявшийся между двумя военачальниками в середине ХIII века.

Батый (хитро щурясь): Готова ли дружина, князь?
Невский: - Дружина-то готова. Но жду, отче, твоей воли и твоей подмоги.
Батый: Подмога будет.
Невский: Вот спасибо. Вместе мы побьём ненавистных латинян.
Батый (щурясь ещё хитрей): А православная церковь, князь, пусть отныне не платит мне дани. И пусть отныне на эту землю не ступит нога католика.

Это ханское коварство, стравливание православных и католиков, засвидетельствовано многими историками. Главным врагом для монголо-татарских завоевателей, уткнувшихся на своём пути в Карпатские горы, оставалась католическая Европа, папский престол в Риме, именно им, по мысли Батыя, должна была противостоять православная Русь.

О! Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

Вот анализ событий того времени, данный историком: «Поскольку русские владыки и их паства считали своим идеалом соблюдение канона византийского православия, отношения Руси с Константинополем претерпели существенные изменения. Палеологи оказались императорами без империи, владетелями полуразрушенного города, окружённого со всех сторон врагами. Палеологи попытались заключить договор с папским престолом и получить от Запада необходимую помощь, чтобы оттеснить турок и не дать мусульманам захватить Малую Азию. Но папский престол непременным условием помощи грекам поставил заключение религиозной унии. Это означало, что православная церковь должна подчиниться Риму и принять католический символ веры». (Л. Гумилёв, «От Руси к России»).
Нестойкость Палеологов в духовных делах вызвала в Константинополе мощную оппозицию. Поборники православия затворились в монастыре на горе Афон, где выпестовали новую форму религиозной жизни – исихазм (по-гречески, покой, молчание). Эта вера, требовавшая нравственного стоицизма, нашла многих сторонников на Руси, где по примеру афонских монахов начали создавать монастыри и монашеские братства. Здесь жили внутренне свободные люди, исповедующие одного Господина – Христа. А во главе русского духовного Возрождения встал Сергий Радонежский. К келье святого потянулась вся православная Русь, не хотевшая слышать о владычестве иноверцев. Так плотницким топориком отца Сергия был нанесён первый неотвратимый удар по татарскому игу. Так случилось, что за сто лет до означенных событий хан Батый перехитрил самого себя.
Нет, не противовесом латинянам оказалась русская православная церковь, а освободителем Руси. А во главе возрождения нации встали преподобный отец Сергий и его духовные чада.

Теперь я перехожу к Дмитрию Донскому, чья личность, к сожалению, прорисована историками не слишком отчётливо, несёт на себе черты двойственности. «Личность великого князя Дмитрия Донского представляется по источникам неясною. Он был человек малоспособный и потому руководимый другими», - пишет Н.Костомаров.
Этот историк, друг Тараса Шевченко, был далёк от великодержавной историографии, а потому нередко шёл с нею вразрез. В победителе на Куликовом поле он находил смешение отваги с нерешительностью, ума с бестактностью, прямодушия с коварством.
Молодой Дмитрий, по мнению историка, целиком зависел от своего окружения, князя играла его свита. Что же, в этом утверждении Н.Костомарова плохого? Здесь можно усмотреть и желание разделить лавры победы между многими героями, сопровождавшими великого князя на Куликовом поле.
Это был, прежде всего, двоюродный его брат Владимир Серпуховской, получивший прозвище Храбрый. С отважным и многоопытным воеводой Дмитрием Боброком, стоявшим во главе победоносного засадного полка. С любимцем великого князя Михаилом Бренко, надевшим на себя золоченые доспехи и первым, принявшим смерть от татар. С литовскими князьями братьями Ольгердовичами, Андреем и Дмитрием, приведшими на поле дружины из Пскова и Брянска. А также с множеством других богатырей. Но не его ли, Дмитрия Донского, высокая заслуга в том, что он собрал под своим черным стягом с золотым Спасом посредине, столько отважных, исполненных чести и удали героев?
Позволю себе на короткий миг прервать постоянно цитируемого Александра Блока и обратиться к творению безымянного витии. Вот как пишет древний поэт о своих современниках, защитниках Отечества.

«Были они родом христолюбивы, братолюбивы, лицом прекрасны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приезжим приветливы, к церквям прилежны, на пирование скоры, до государевых потех охочи, ратному делу искусны, и перед братией своей и перед послами величавы».

По свидетельству летописцев, с русской стороны Куликовскую битву начинали 150 тысяч ратников, а с татарской – 200 тысяч. В живых осталось после сражения только 30 тысяч русичей (татары почти все были истреблены и рассеяны). То есть, русские воины бились насмерть, до конца. «Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые. И текла кровь христианская, как река обильная, грехов ради наших. О земля, о земля! О дубравы! Поплачьте со мною!»

С самой неожиданной стороны рисует характер великого князя Н. Карамзин. Оказывается, Дмитрий Донской был целомудрен и чист, скромен и по-девичьи стыдлив, каждодневно молился в церкви, носил на теле монашескую власяницу. Облик князя, в описании Н.Карамзина, представляется необыкновенно привлекательным. Он смиренный, твердый в вере христианин. Дмитрий Донской, ставший великим князем девяти лет отроду, вырос в атмосфере благонравия и кротости, что не помешало ему, когда пробил час, стать отважным защитником Отечества.

Один за другим, словно снопы под серпами, валились на землю богатыри. Уже пал убранный в золочёную кольчугу Михаил Бренко. Уже пали Пересвет и Ослябя, накрывшись монашескими одеждами с белыми крестами. Братья-литовцы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи применили неизвестные до того на Руси арбалеты. Отважно рубились на стороне русичей и те, кто бежал из Орды в Москву, приняв православную веру. (Позже их называли крекшинами). Но полчища темника Мамая были несметны. Настоящая тьма пришла на русскую землю со стороны Чёрного моря. Казалось, не устоять, однако, устояли. Но какой краткой была эта победа. Уже у ворот Москвы израненных победителей подкараулил литовский князь Ягелло, этот поистине злой гений для Руси. Нет, он не собирался вступать в открытый бой со своими славными братьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами. Он коварно напал на обозы, перебил раненых и бежал, похитив всю военную добычу. За этот шкодливый поступок литовцы, исповедующие кодекс рыцарской чести, заклеймили своего соотечественника презрением.

У Адама Мицкевича есть баллада, где престарелый князь Гедимин посылает трёх своих сынов за богатством, за славой, за воинской добычей. Однако, все трое, пылкие и отважные, возвращаются в родительский дом, привезя самое, на их взгляд, лучшее – русских красавиц-жён. Так оно и было в истории. Сам великий литовский князь Ольгерд имел русскую жену, сестру Тверского князя Михаила - Ульянию. А Владимир Храбрый, к примеру, был женат на дочери Ольгерда - Елене. Смешанных русско-литовских браков встречалось множество. Это была единая семья. И только предатель Ягелло в 1386 году женился на польской красавице Ядвиге, став католиком и королём Речи Посполитой. Ядвига, по его мнению, стоила мессы. Новоявленный король сразу же начал усиленно перекрещивать своих православных подданных в католичество.

Сколько же мытарств переживут народы Европы из-за этого искусственного разделения единой христианской веры. Впереди у них костры инквизиций, гибель Яна Гуса, борьба с еретиками, войны Реформации, братоубийственная Варфоломеевская ночь, бессмысленные казни Томаса Мора и Марии Стюарт. Но пока, в конце ХIV века, оливковая ветвь православия, над которой с Запада занесли свои серпы католики, а с востока и юга – ордынские мусульмане и турецкие османы, расцветала под солнцем Куликовской битвы. Увы, то был короткий миг победы, длившийся всего два года (1380-1382). Но он подарил миру величайшего гения…

Прежде, чем рассказать о жизни и трудах сначала инока, затем старца Спасо-Андрониевского и Свято-Троицкого монастырей, я процитирую одно из самых проникновенных стихотворений блоковского цикла:

В ночь, когда Мамай зажёг с ордою
Степи и мосты,
В тёмном поле были мы с Тобою, -
Разве знала Ты?

Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.

С полуночи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать…

Сердцу художника подчас открывается то, что невидимо для других людей. Отрок Андрей по молодости лет не мог идти сражаться на Куликово поле. Но, конечно же, душою он был в гуще событий. Молодой художник знал, что войско благословляли перед битвой иконой Богородицы, позже названной Донской. Предполагают, что она принадлежала кисти одного из его предшественников и учителей – Феофана Грека.

Андрей видел, быть может, лица идущих на бой Пересвета и Осляби. Такие лица редко встречаются у простых смертных: будто небесный огонь сходит на них в те великие мгновенья. Художник сохранил этот огонь и пронёс его через долгую жизнь. И тогда, когда учился в дружине московских художников в Симоновом монастыре, и когда принял монашеский постриг в Спасо-Андрониевском, и когда вместе с Феофаном Греком и Прохором из Городца расписывал Благовещенский собор в Москве (1405).
Вместе с давним сотоварищем Даниилом Черным он писал фрески и иконы в Успенском соборе во Владимире. Позже создавал иконостас Успенского собора в Звенигороде. Затем принял на себя длившийся почти два десятилетия монашеский подвиг молчальника (вот он исихазм в действии!), результатом которого стала написанная в самом конце жизни великая «Троица» (1427).

Какая-то неведомая сила снова возвращает меня ко дню 8 сентября 1380 года. Нет, думаю я, не арбалеты Ольгердовичей, не кавалерия крекшинов решили исход того сражения. В день, когда звенели мечи о шеломы, за триста верст от поля битвы Святой Сергий вел праздничную службу в честь Рождества Богородицы. Он не только поминал погибших. Он славил Богородицу и Ее Сына. А негромкие слова его молитвы, казалось, долетали до Куликова поля: «Пресвятая Богородица, моли Бога о нас!». Молитва старца была услышана.

И настал святой миг.
Вьётся-вьётся на ветру чёрное княжеское знамя с золотым Спасом посредине.
А из прибрежной дубравы выскакивают два гарцующих всадника на белых конях.

Это позже летописцы напишут: то были руководившие засадным полком Владимир Храбрый и Дмитрий Боброк. Летописцы напишут. А в глазах, рубившихся насмерть на поле брани картина была иная.

«Смотрите, разносилось среди русских ратников, - святые Борис и Глеб пришли к нам на подмогу!» И удесятерялись силы израненных и истомлённых воинов. Им показалось, что огненные архангельские копья засверкали в руках дивных всадников. «Лучше нам смертью жизнь вечную добыть, - говорили славно рубившиеся русичи, - нежели во власти поганых быть!» Почудилось Мамаю, что сражённые им русские восстали из мёртвых. Дрогнул он и побежал. И был путь Мамая, как пишет древний вития, тёмен и скользок. Пресвятая Богородица услышала молитву. Пречистая даровала русским победу.

И, чертя круги, ночные птицы,
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.

Орлий клекот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.

И с туманом над Непрядвой спящей
Прямо на меня
Ты сошла в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.

От взгляда поэта перейдём к взгляду учёного.
Вот что пишет академик Д. Лихачёв: «Андрей Рублёв был первым русским живописцем, в творчестве которого с особой силой сказались национальные черты. Высокий гуманизм, чувства человеческого достоинства – черты не лично авторские: они взяты им из окружающей действительности. В этом убеждает тот образ человека, который воплощён в произведениях Рублёва. Он не мог быть выдуман художником, он реально существовал в русской жизни. Грубые и дикие нравы не могли дать той утончённой и изящной человечности, которая зримо присутствует в произведениях Рублёва и его школы» (Д. Лихачёв. «Раздумья о России»).
К сожалению, о жизни русского мастера мало что известно. Можно лишь с уверенностью утверждать, что его фамилия (прозвище) не имеет отношения к денежным знакам. «Рубель» - это инструмент, которым пользовались при выделке кожи. Судя по всему, Андрей родился в семье москвичей-кожевенников, которые погибли в 1382 году при сожжении Москвы Тохтамышем. Хан не пощадил никого. Но Дмитрий Донской в то время находился в Костроме, а Сергий Радонежский и Андрей Рублев затворились за монастырской стеной.

Обороной города руководило народное собрание с тысяцким (посадником) во главе, а также юный и отважный князь Остей. И хотя обнесённый каменными стенами город по тем временам казался неприступным, татары хитростью выманили из ворот Остея. Они убили юного князя, а затем ворвались в город, все пограбили и пожгли.
В огне московского пожарища погибли бесценные иконы, книги и другие сокровища русской культуры. Позже варваров отогнал из Московии серпуховской князь Владимир Храбрый. Дмитрий же Донской, сильно запоздавший с подмогой, прибыл лишь для того, чтобы похоронить мёртвых, а затем восстановить разорённый город. Удалось это сделать довольно быстро. Великий князь навсегда остался в народной памяти героем Куликовской битвы, популярность его среди русских людей была неколебимой. И в Москву под великокняжеские знамёна прибыли тысячи русичей из сопредельных земель.

Надо полагать, что русские люди, как и мы с вами, простили великому князю… как бы это сказать… некоторую нерешительность. (В одном из списков «Повести о Мамаевом побоище» вполне отчетливо сказано, что князь всю Куликовскую битву тихо просидел в роще, укрывшись ветвями срубленного дерева). Да Бог с ним, с этим срубленным деревом! Главное состоит в том, что Дмитрий Иванович выбрал единственно правильный вектор для движения страны. Он первым попытался вырвать свою родину из объятий варварства.

Академик Д. Лихачёв пишет о Дмитрии Донском как о тонком, художественно одарённом человеке, при котором процветали зодчество, градостроительство, промыслы и литература. Монастыри, располагавшиеся вокруг Москвы, стали при нём центром русского просвещения. Но слишком многое после смерти великого князя (1389) было сожжено и разграблено.
В 1453 году под ударами османов пал Константинополь, эта «alma mater» русского просвещения, русской духовности. Русское Возрождение оказалось прерванным.
Картина княжения Дмитрия Донского была бы неполной, если не сообщить, что впервые на Руси при этом князе в Москве состоялась публичная казнь (1379).
Дмитрий Иванович свёл счёты с сыном Иваном московского тысяцкого (посадника) Вельяминова, вся вина которого (то есть, сына) состояла в том, что он искал защиты от своих недругов в Твери, жестоко соперничавшей тогда за великий стол с Москвой. Больше публичных казней в те годы не было.
Вот как высказался о событиях того времени гениальный петербуржец В. Ключевский: «Внешняя случайная беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг, панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя тёмная страница, повествующая о том, как нападение азиатского монгола привело к падению великого европейского народа». Сказано с надеждой, но и с тревогой. Мало кто (но только не В. Ключевский) смог бы догадаться, что под ударами внешних сил иной раз ломается ментальность даже самого свободолюбивого народа.

Перед глазами великого историка, когда он писал эти строки, надо полагать, стояла одна дата – одновременно радостная и печальная. Правнук Дмитрия Донского государь Иван Третий ровно через сто лет после Куликовской битвы совершил два деяния. Он выиграл стояние на Угре у ордынского хана Ахмата и тем самым освободил свой народ от позорного ига. Он же ввёл на Руси не менее позорное крепостное право. И, как знать, подобное нестроение, возможно, случилось оттого, что Русское Возрождение было прервано на самой ранней его стадии. На самом взлете.