Если же выбрать антропологический подход (что и будет сделано в дальнейшем), то придётся столкнуться с новой проблемой, вызванной тем возражением, что, мол, антропология занимается человеком, а не образами. Но на самом деле это возражение только подтверждает необходимость того, в чем пытается посеять сомнение. Люди в пределах своей визуальной активности, составляющей закон их жизни, изолируют то самое символическое единство, которое мы именуем «образом». Двусмысленность внутреннего и внешнего образа напрямую связана с понятием образа как такового, именно подобным способом как раз и обнаруживая его – образа – антропологическое обоснование.

«Образ» представляет собой нечто большее, чем просто продукт восприятия. Он возникает как результат персональной или коллективной символизации. Все, что попадает в поле зрения или предстаёт внутреннему взору таким способом, предполагает репродукцию, которую мы осуществляем в пространстве социума. Она относится к ментальному образу как вопрос к ответу, если пользоваться предварительной формулировкой. Говоря об антропологии, мы не имеем в виду какую-либо конкретную научную дисциплину, скорее в этом выражается стремление к открытому, междисциплинарному пониманию образа. Равным образом этот разговор предполагает иную темпоральность, по сравнению с той, что допускает эволюционистская модель истории. Тело всегда опирается на одни и те же впечатления, а именно – времени, пространства и смерти, которые мы уже a priori схватываем в образах. При антропологическом взгляде человек воспринимается уже не господином своих образов, а чем-то совсем иным – «местом образов», занимающих его тело: человек попадает в руки им же порождённых образов, даже если пытается снова ими овладеть.

Однако вся его изобразительная продукция доказывает, что изменение представляет собой единственную непрерывность, которую человек имеет в своём распоряжении. Образы не позволяют человеку сомневаться в изменчивости своего существа. Так получается, что человек обнаруженные им образы тут же вновь отвергает, стоит ему придать вопросам о мире и о себе новое направление. Неуверенность относительно самого себя порождает в человеке склонность рассматривать себя как другого, а также – посредством образов. Порождение образов в социальном пространстве (его образуют внутри себя все культуры) – другая тема по сравнению с такими темами, как всякого рода активность чувственного восприятия или продуцирование внутренних образов. Насколько в дальнейшем в обязательном порядке эти три темы будут рассматриваться во взаимосвязи друг с другом, настолько все-таки центральной для исследования будет оставаться тема первая.

Вопрос «Что такое образ?» в нашем случае нацелен на артефакты, на произведения изобразительного искусства, на образные переносы и на образопорождающие процессы, если называть только некоторые примеры. «Что», искомое в подобных образах, невозможно постичь без «как», в котором «что» или пребывает внутри образа, или образом становится. Можно сомневаться, насколько допустимо в случае образа определять «что» в смысле содержания или вообще темы. Это предполагает извлечение [одного] высказывания по ходу чтения некоего текста, в языке и форме которого содержится много возможных высказываний. «Как» – это и есть подлинное сообщение, истинная языковая форма образа. Однако «как» в свою очередь управляется посредством медиумов, в которых мы воспринимаем образы, приходящие к нам извне и способные быть истолкованы в качестве образов только в своих медиумах.

Впрочем, образы сами могут быть рассмотрены в качестве медиумов познания, которые иным способом передаются в качестве текстов. Но видимыми они делаются посредством техник или программ, которые в исторической ретроспекции могут быть обозначены как медиумы-носители, все равно, выступают ли они в виде единичного экземпляра (картина), или в качестве серии (графический лист и фотоотпечаток). С этой точки зрения понятие медиума, как не велико его значение в других контекстах, сегодня еще не может ссылаться на какой-либо твердо устоявшийся дискурс. Теории образа в других мыслительных традициях выступают в качестве медийных теорий, почему и необходимо, чтобы в «физике образа» нашлось своё «рабочее место» и для медиальности всех образов. При этом возникает вопрос, допустимо ли и цифровой образ поместить в медийную историю образа, или, как это предпочитают думать сегодня, он требует совершенно иного дискурса. Однако если цифровой образ порождает соответствующий ему ментальный образ, то тогда диалог продолжается с заново обученным зрителем. Синтетический образ приглашает нас к иному синтезу по сравнению с тем, что производит образ аналоговый.

Однако Бернард Штиглер задаётся вопросом, не по этой ли как раз причине ничего нельзя поместить в новую «историю репрезентации», которая «вероятно, прежде была историей носителей образа». Обрести понятие образа можно лишь при условии, что мы об образе и медиуме будем говорить, как о двух сторонах медали, которые нельзя отделять друг от друга, даже если при взгляде на них они и кажутся разделёнными, и разное обозначают. Недостаточно говорить о материале, чтобы избежать новомодного понятия медиума. Медиум как раз и отличается тем, что он в качестве формы (посредника) образа объемлет те самые две стороны, которые в произведениях искусства и в эстетических объектах разъединены. Любимый всеми дискурс о форме и материи, в котором продолжается старинный рассказ о духе и материи, применить к медиуму-носителю возможным не представляется. Невозможно редуцировать образ к форме, усваивающей медиум, когда он несёт образ: столь же мало подходит к отношению образ–медиум и различение идеи и исполнения. В этом взаимоотношении заложена динамика, которая не схватывается аргументами, традиционными при обсуждении вопроса об образах.

В рамках дискуссии о медиумах образ жаждет нового понятийного содержания. Мы анимируем образы, когда они нами переживаются или когда они к нам обращаются, будучи застигнуты нами в своих медиальных телах. Восприятие образа, акт анимации, представляет собой символическое действие, которое в разных культурах или в разнообразных нынешних изобразительных техниках практикуется совершенно по-разному. Понятие медиума лишь тогда вновь обретает своё истинное значение, когда оно начинает обсуждаться в контексте образа и тела. В данном случае оно предлагает что-то вроде missing link*, ибо только медиум делает нас способными воспринимать образы так, чтобы не путать их ни с настоящими телами, ни с просто вещами. О различении образа и медиума нам намекает сознание телесности.

Образы воспоминаний и фантазий возникают в собственном теле как в некоем живом медиуме-носителе. Этот опыт, как известно, побудил делать различие между памятью, понимаемой как присущий телу архив образов, и воспоминанием, которое есть присущий телу процесс порождения образов. В древних текстах медиумы образов оставили следы там, где на образы наложен был запрет материальности с целью защитить внутренние образы зрителя от образов фальшивых. В магических же представлениях мы, напротив, обнаруживаем поучительную практику отдельно освящать медиумы образов, предназначенные для употребления, дабы как раз посредством ритуала превратить вещество в медиум. В медиуме образов заложено двойное отношение. Телесная аналогия в первом смысле осуществляется посредством того, что мы понимаем медиумы-носители как символические или виртуальные тела. В другом аспекте эта аналогия возникает благодаря тому, что медиумы вписываются в наше телесное восприятие, изменяя его. Они направляют наш опыт телесности через акт созерцания по мере того, как мы обучаемся с помощью предлагаемой ими модели равным образом и самовосприятию, и экстериоризации собственного тела. И тем охотнее мы во всем том признаем аналогию образам, которые мы воспринимаем.

Это касается и собственно электронных образных медиумов, которые лишают образы их тел. Телематическое уничтожение пространства, как бы наделяющее наши тела крыльями, соответствует той же тенденции. Однако высвобождение от тела есть ни что иное, как опыт телесности нового рода, имеющий и исторические параллели. Опять-таки виртуализированные или глобализированные тела подобное расширение собственного восприятия осуществляют, тем не менее, исключительно посредством своих телесных органов. Медиальный взгляд на образы вновь делает дискуссионным, но уже в качестве медиального субъекта наше тело, сознательно исключаемое из игры во многих жанрах семиотики.

Знаковая теория относится к абстрагирующим достижениям модерности, так как она отделяет мир знаков от мира тел, допуская, что знаки «прописаны» в социальных системах и имеют опору в конвенции. Они нацелены на когнитивное восприятие, а не на чувственное, связанное с телом: сами же образы посредством этого редуцированы к иконическим знакам. Для семиотики симметрия между языковыми и визуальными знаками (а также первичность языка как направляющей системы) – вещь элементарная.

Правда, Эрнст Гомбрих в одном структуралистском эссе допускает, что образы «опосредуют те типы информации, которые иным способом не могут быть дешифрованы». Тем не менее, на примере этой формулировки отчётливо выявляется то функционалистское ограничение, которое в данном случае претерпевает понятие образа. Аналогично происходит и с различением образа и медиума, в ходе которого семиотика слишком быстро занимает сторону образа. Человек, медиально познающий себя и столь же медиально действующий, лишь через антропологическую точку зрения вновь обретает присущее ему место. В этом заключается отличие подобной точки зрения и от тех медийных теорий и аналитик техники, которые признают человека не пользователем, а лишь изобретателем новых техник.