Быть писателем в России, как известно, значит больше, чем быть литератором или сочинителем. Он, в представлении общества, - народный заступник, учитель жизни, борец за справедливость. Высокие категории эти в наибольшей степени относятся к творчеству и жизни Льва Николаевича Толстого (1828-1910) и Антона Павловича Чехова (1860-1904), во многом повлиявших на души современников. Они, эти великие русские писатели, служат мерилом честности и справедливости и в нынешнем двадцать первом веке. 2010 год не случайно называют их годом: 29 января отмечается 150-летие со дня рождения А.П.Чехова, 20 ноября исполняется 100 лет со дня смерти Л.Н.Толстого.

Писатели встретились летом 1895 года, они общались еще не раз друг с другом, и внутренний непрерывный диалог их продолжался до конца жизни.

Здесь мне хочется рассказать о голоде в России в 1891-92 годов, о народном бедствии, к которому оба писателя не остались безучастными. Здесь в равной степени проявилась их христианское понимание милосердия, их внутренняя потребность участвовать в народной жизни.

(Прим. ред. - 18 ноября 1891 года был создан «Особый комитет наследника цесаревича Николая Александровича» (официально именовавшийся «Особый комитет по оказанию помощи населению губерний, пострадавших от неурожая»). Комитет являлся официальным учреждением при Министерстве внутренних дел. Задачами комитета были накопление пожертвований и согласование различных видов благотворительной помощи. В январе 1892 года в 14 губерниях были организованы единые официальные губернские благотворительные комитеты, а в 4 губерниях - образованы особые совещания под председательством губернаторов. Эти новые органы вобрали в себя уже действующие разрозненные благотворительные учреждения. За время голода через всю официальную благотворительную систему (включая Комитет наследника цесаревича) было распределено пожертвований деньгами и хлебом на сумму 19,7 млн рублей, то есть около 13% от размера казённой помощи нуждающимся).

Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердую волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.

Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью —
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить!

прослушать

("Молитва" - автор Константин Константинович Романов, (1858-1915) - великий князь, президент Императорской Санкт-Петербургской академии наук, поэт, переводчик и драматург. Второй сын великого князя Константина Николаевича, внук Николая I).

В середине лета 1891 года по всей стране пронеслись неутешительные вести: надвигалась небывалая засуха, она грозила неурожаем яровых и озимых культур. Голод распространился в 13 губерниях центра и юга-запада России, 14 миллионов россиян оказались в положении голодающих. Царские чиновники, как это нередко случалось, рассовали по своим карманам выделенные властями фонды.

Писатель Николай Лесков обратился к Льву Толстому с просьбой поднять общественность, чтобы оказать помощь бедствующим крестьянам. Лев Николаевич, несмотря на отрицательное отношение к меценатству и благотворительности, живо отозвался на призыв коллеги по перу. Он выступил с открытым письмом в газете «Новое время»:

«…Я думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода. Против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел, - вот и давайте стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И потому, если вы спрашиваете: что именно вам делать? – я отвечаю: вызывать в людях любовь друг к другу, и любовь не по случаю голода, а любить всегда и везде».

Жена писателя Софья Андреевна присоединилась к деятельности мужа. Она составила письмо, обращенное к тем, кто участвовал в помощи голодающим. Письмо было напечатано в «Русских ведомостях» 3 ноября 1891 года. Это стало датой создания толстовского фонда помощи несчастным.

«Вся моя семья, - пишет Софья Андреевна, - разъехалась служить делу помощи, бедствующему народу. Я могу содействовать деятельности семьи моей только материальными средствами. Но их нужно так много. За 13 рублей можно спасти от голода до нового хлеба человека. Если мы, каждый из нас, прокормит одного, двух, десять, сто человек, сколько кто в силах, уже совесть наша будет спокойнее. И вот решаюсь, и я обратиться ко всем тем, кто хочет и может помочь».

Письмо перепечатали многие русские и зарубежные газеты. И тотчас стали поступать пожертвования. Только за две недели было собрано 13 миллионов рублей. Поступали немалые суммы от купцов, адвокатов, врачей, священников. В числе первых откликнулся отец Иоанн Кронштадтский, выславший 200 рублей серебром. Поддержали призыв и русские писатели Н.Лесков, М.Горький, В.Короленко, А.Суворин и, конечно же, Антон Чехов.

«На голоде» Лев Николаевич работал со своими старшими дочерьми Татьяной Львовной и Марией Львовной, с некоторыми единомышленниками и родственниками, в том числе с племянницей Верой Кузминской.

Все это «мирное» войско выехало из Ясной Поляны в деревню Бегичёвку, стоявшее на границе Тульской и Рязанской областей. Там был создан штаб по спасению голодающих, расположившийся в имении друга Толстого, Ивана Ивановича Раевского. На собранные в Москве Софьей Андреевной деньги покупали лошадей для безлошадных крестьян, оказывали помощь в починке и постройке новых изб, покупали дрова, корм для скота, раздавали населению печеный хлеб и рожь зерном. В столовых голодающих кормили в основном овсяным киселем; голодных обмороков среди крестьян Бегичёвки почти не стало. Особое внимание уделялось детям, которым выдавали школьные завтраки.

Толстой каждый день отправлялся из Бегичёвки верхом по соседним деревням, составлял там списки крестьян, нуждавшихся в помощи. Вечерами, измученный и замерзший возвращался в свой штаб, где составлял план действий на другой день. В середине зимы Лев Николаевич уже собирался переехать в Москву, когда изнуренный работой слег его друг Раевский. Иван Иванович вскоре умер от тяжелой простуды. Толстой горестно переживал кончину своего ближайшего помощника. Покидать его усадьбу он не стал, работал до конца зимы за двоих. Весной в Бегичёвки на могиле И.И.Раевского были высажены кусты белых роз.

Осенью 1891 года Чехов также собирался поехать в голодные губернии. В Москве в это же время филолог А.Соболевский организовал сборник «Помощь голодающим». Антон Павлович передал в редакцию главы из своей только что законченной книги «Остров Сахалин». Там же Толстой поместил статью «О средствах помощи населению, пострадавшего от неурожая». Чехов не стал дожидаться, когда толстовская статья дойдёт до широкой общественности. Он стал «звонить во все колокола» и посоветовал А.Соболевскому отдать статью Льва Николаевича о бесплатных столовых «Правительственному вестнику». В ней содержалось много разумных практических советов.

Ближайшим помощником Чехова в благородном деле спасения голодающих крестьян стал его старинный приятель Евграф Петрович Егоров, бывший артиллерист, а ныне служащий в земстве Нижегородской губернии.

Лет десять тому назад семья Чеховых приезжала отдыхать на лето в подмосковный город Воскресенск к младшему брату Ивану, работавшему учителем в местной гимназии. Там же был расквартирован артиллерийский полк, в котором служили полковник Гаевский и поручик Егоров. (Они-то и послужили, по всей видимости в пьесе «Три сестры» прототипами полковника Вершинина и поручика Тузенбаха.) Дружная семья проводила в гостях у Ивана веселые застолья, в которых участвовали и офицеры-артиллеристы. Тогда-то и познакомился с 17-летней Машей Чеховой поручик Евграф Петрович Егоров. Он безумно в нее влюбился, хотя до свадьбы дело так и не дошло.

«В Москву, в Москву!» – суетливо повторяли девушки-посетительницы посиделок в Воскресенске. Автор «Трех сестер» явно перенес в пьесу этот скучный, провинциальный городишко, лишенный художественной среды. К тому же, помолвка Евграфа Петровича с Машей Чеховой не состоялась. Было только объяснение в любви. А потому прототипа поручика Тузенбаха незачем было убивать на дуэли мстительному офицеру Соленому. Но все остальное в жизни произошло точно по пьесе Чехова: печально звучал полковой оркестр, а на глазах мечтательных провинциальных барышень навертывались слезы, уходили на новые квартиры блестящие артиллеристы. Егоров-Тузенбах остался жив, но все-таки променял ментики и аксельбанты на затрапезный сюртук, вышел в отставку и стал служить земским чиновником в Нижегородской губернии. За вечерним чаем Евграф Петрович обожал повторять напыщенные монологи полковника Вершинина: через 200-300 лет наш мир неузнаваемо преобразится.

Отставной поручик Е.П.Егоров был закоренелым романтиком. К нему, своему старому знакомому, и обратился писатель Антон Чехов с предложением о помощи голодающим крестьянам. Он даже вызвался приехать в Нижний Новгород, чтобы ознакомиться на месте с положением дел. Егоров дал понять, что приезжать надо не с пустыми руками, что он уже задумал осенью скупать на ярмарках за низкую цену лошадей. В чём состоял фокус? А в том, что весной, перед началом пахоты и боронования, цены на лошадей подскочат. Тут Егоров и Чехов будут передавать голодным крестьянам из рук в руки заранее купленных лошадей.

Антон Павлович, собрав небольшую сумму денег у друзей, накануне своих именин выехал из Москвы. А оттуда, на почтовых по Казанскому тракту – в глухой район, где служил Егоров. Трещали морозы. В день именин 17 января 1892 года Антон Павлович добрался до деревни Белой. Он долго плутал по занесенным дорогам, промерз, как говорится, до костей, и чуть живой добрался до теплого ночлега. День его рождения чуть не стал днем его кончины. Здесь Чехов узнал, что Нижегородчина получила от официальных властей из Петербурга всего лишь 54 пуда сухарей. Это были крохи, если учесть, что в губернии было 20 тысяч голодающих крестьян.

«Наши благотворители, - иронизирует писатель, - хотят пятью хлебами пять тысяч насытить – по-евангельски… А какой прекрасный народ в Нижегородской губернии! Мужики ядреные, коренники, молодец в молодца – с каждого купца Калашникова писать».

Антон Павлович из сил выбивался и в Москве, и в Нижнем Новгороде, собирая пожертвования у богатых людей: у купчихи Морозовой, у книгоиздателя Суворина, у антрепренеров и режиссеров театров, где ставились его пьесы.

«Ты думаешь, - пишет он одному из знакомых, - я данный тобой двугривенный на извозчика потратил? Ан, нет, я его голодающим свез».

Но усилия, потраченные Чеховым, не были столь эффективными, как у Толстого. Не хватало у автора «Трех сестер», видимо, хозяйственной выучки. К тому же, и чеховский единомышленник Евграф Петрович, хотя был человеком искренним и щедрым, то и дело совершал промашки. Оказалось, что лошадей, купленных осенью за бесценок, надо было всю зиму чем-то кормить. Егоров посылает Чехову в Москву жалобное послание:

«Лошадиное дело на точке замерзания, с кормами пропадаю. Занят теперь устройством столовых, до сих пор открыто восемь столовых на 420 человек, на днях открою еще. Та же беда – отсутствие людей, деловых помощников».

Зато у Льва Николаевича смышленых и энергичных людей было, хоть отбавляй. Это зафиксировала в своих мемуарах старшая дочь писателя Татьяна Львовна. Она сообщает, что 23 января 1892 года в Бегичёвку приехала и Софья Андреевна. Ее разместили, как и всех домочадцев Толстого, в крошечной комнате без занавесок. В одно мгновение дом был проветрен, убран, подметен. Затем графиня посетила столовые.

«Вошла в избу, - вспоминала Татьяна Львовна, - в избе человек десять, при мне стали собираться еще до 48 человек. Все в лохмотьях, с худыми лицами, грустны. Войдут, перекрестятся, сядут. Два стола сдвинуты, длинные лавки. Чинно усаживаются. В решете нарезано множество кусков ржаного хлеба. Хозяйка обносит всех, все берут по куску. Потом она ставит большую чашку щей на стол. Щи без мяса, слегка приправлены постным маслом. После щей давали похлебку картофельную или же горох, пшеничную кашу, овсяный кисель, свекольник. Обыкновенно два блюда на обед и два на ужин. Во второй столовой какая-то девушка, серо-бледная, взглянула на меня такими грустными глазами, что я чуть не разрыдалась. И ей, и старику, сидящему тут же, я думаю, нелегко ходить получать это подаяние».

Как бы тяжело это ни было, а семья Толстого спасла от голодной смерти многих крестьян Тульской и Рязанской губерний. Причиной этому был безупречный нравственный авторитет Льва Толстого. Все жертвователи толстовского фонда были уверены, что каждый их рубль дойдет до бедствующего населения России.

Поражают размеры собранных денег: с 3 ноября 1891 по 12 апреля 1892 г. в Москве на имя Софьи Андреевны было получено и передано по назначению 72805 рублей, в Москве и Рязанской губернии на всю семью Толстого было отправлено голодающим крестьянам 23755 рублей. Кроме того, в Самарской губернии благотворительной деятельностью занимались трое сыновей писателя – Лев Львович, Сергей Львович и Михаил Львович. Ими были собраны и израсходованы на благотворительные нужды 142598 рублей. Львом Николаевичем Толстым и его помощникам к весне 1892 года были открыты в Рязанской и в Тульской губерниях 187 столовых, в которых ежедневно питалось 9 тысяч человек. Всего же за двухлетие, в которое длился голод в России, толстовской семьей было открыто 246 бесплатных столовых, где постоянно обедало 13 тысяч человек. Были открыты также 124 детских приюта, где молочную пищу получало 3 тысячи малышей.

К тому времени романы «Война и мир» и «Анна Каренина» были переведены во многих странах мира. Обращение их популярного автора к многочисленным его почитателям с призывом помочь бедствующей России встретило повсеместный отклик. С особой сердечностью отозвались англоязычные читатели: в пересчете валюты на рубли из Соединенных Штатов было прислано 28120 рублей из Великобритании – 15758 рублей. Откликнулись на призыв русского писателя его читатели из Франции, Австрии, страны Скандинавии.

Одна из богатых американских дарительниц Изабелла Хэпгуд даже завязала переписку со Львом Николаевичем, трудившимся в эти годы над романом «Воскресение». Госпожа Хэпгуд, занимавшаяся переводами русских авторов, отправила в Россию 7200 долларов. Она не забыла и о своих литературных пристрастиях. В частности, особенно интересно ее последнее письмо, отправленное Льву Николаевичу, где она рассказала автору о постановке в Нью-Йорке спектакля по инсценировке романа «Воскресение». Письмо дает странное представление о России американской публики, хотя в целом настроенной к нам доброжелательно. В спектакле двенадцать присяжных заседателей, слушавших дело Катюши Масловой, во время судебного процесса пили водку из трехведерного самовара. А в глазах исполнительницы Катюши ее героиня предстает перед публикой натурой на редкость низменной и вульгарной. Надо ли говорить, что Лев Толстой лишь только посмеялся над этим фактом.

Сравнительно молодой Чехов – ему в 1892 году было 32 года – не мог поставить дело с таким же размахом, как это делал Толстой. Письма Антона Павловича доказывают, что он трудился по мере сил.

«По подписному листу вы, добрейший Евграф Петрович, получили с меня 25 рублей в Белой. Теперь по тому же листу посылаю еще 60 рублей. Остальные 22 рубля собраны одним моим приятелем. Благоволите прислать расписочку. 41 копейка осталась у меня до следующего транспорта».

Весной 1892 года он снова пишет Егорову:

«Значит, лошадиное дело трахнуло? Иловайский, большой лошадиный знаток, сказал мне, что ничего нельзя сделать. Суть в том, что чем дешевле и раньше вы покупаете лошадь, тем дороже обходится ее кормежка и, стало быть, дороже становится она сама». Егоров отвечал: «Цены на лошадей убийственно высоки. Были случаи, когда мужик, купив на базаре лошадь, на телеге вез ее домой. Третьего дня у одного крестьянина пала лошадь в поле на борозде, горе мужика было большое – дал ему 25 рублей».

И Чехов, и Егоров трудились на ниве благодеяния, как знаменитая евангельская вдовица, которую Христос возблагодарил за то, что она отдала нищим последнее, что у нее было.

Антон Павлович собирался написать о голоде в Нижнем Новгороде в «Русских ведомостях». Но, приехав из Нижнего Новгорода в Москву, и оправившись от простуды, он поехал вместе с Сувориным в Воронежскую губернию. Его друг и издатель был уроженцем южной губернии, откуда перебрался в столицу скромным учителем, а теперь стал всесильным богачом. Общественность Воронежа принимала Суворина на «ура», закатывала в его честь банкеты, все сливки общества поднимали тосты за здоровье голодающих. Антон Павлович стремился усовестить своего друга, предлагал ему поехать в деревенскую глубинку, где можно было оказать реальную помощь бедствующим крестьянам. Но, куда там! Столичный туз посетил только деревню Боброво и Хреновский конный завод, где для гостей закатили шикарный обед и дали любительский спектакль. После званных пиров Чехову показались особенно убогими столовые для голодающих, собранные в Воронеже пожертвования тратились слишком неумело.

В результате воронежской поездки появился в печати чеховский рассказ «Жена», где чиновник высокого ранга Павел Андреевич и, не любящая его супруга Наталья Гавриловна никак не могут разумно потратить собранные ими деньги для голодающей деревушке Пестрово. Во время поездки туда, из-за размолвки с мужем, жена заводит роман с доктором Соболем, который вызвался им помогать. Мужа это потрясает. И они уже не помнят ни о бедствующих крестьянах, ни о голоде, погружаясь в свои личные проблемы.

«Теперь я уже не чувствую беспокойство, - в тоне полного равнодушия завершает чиновник свой рассказ от первого лица, – ни те беспорядки, которые я видел, когда на днях с женою и Соболем обходил избы в Пестрове, ни зловещие слухи, ни ошибки окружающих людей, ни моя близкая старость – ничто не беспокоит меня. Что будет дальше, не знаю».

Многие критики обратили внимание на сходство коллизий чеховской «Жены» и толстовской «Крейцеровой сонаты». Сюжет обоих произведений построен на семейном разладе. Именно в эти дни Чехов писал, что у него нет былого восхищения перед толстовской повестью.

«Для меня, так или иначе, Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя».

Этой фразой он сказал друзьям, а, прежде всего самому себе, об освобождении от этапа ученичества перед маститым учителем. Именно тогда Чехов и решился навестить Толстого.

Но встреча, о которой оба писателя мечтали, затянулась на несколько лет. Сестра Чехова, Мария Павловна рассказала о любопытном эпизоде, произошедшим еще в 1892 году. Однажды Лев Николаевич в компании с художником И.Репиным объездили в Москве несколько адресов, пытаясь отыскать очередную съемную квартиру Чехова. Но, увы, на этот раз встреча не состоялась: Антон Павлович купил у художника Н.Сорохтина имение в подмосковном Мелихове и перебрался туда, вместе со своими домочадцами.

Уже закончился голод в России, на трон взошел последний русский император Николай II, Чехов закончил работу над книгой «Остров Сахалин», а Толстой приступил к первым главам романа «Воскресение».

Их встреча, наконец, состоялась в Ясной Поляне 8 и 9 августа 1895 года. Она была живо описана домочадцами усадьбы, а также находившимися там в эти дни гостями.

Приехав утром в Ясную Поляну, Антон Павлович встретился в березовой аллее с пожилым человеком в белой рубахе, (с полотенцем через плечо). Толстой шел купаться. Лицо его сразу же просияло, как только Чехов ему представился. И он предложил гостю искупаться вместе с ним. Так и прошла первая встреча двух великих писателей в купальне, по пояс в воде. Антона Павловича расположила естественность и простота хозяина усадьбы. После купания они прошли на террасу к завтраку, где за столом собралась большая семья и гости открытого дома, где были Чертков, композитор Танеев, литераторы Горбунов и Семенов. Почему-то все стали расспрашивать Чехова о его поездке на Сахалин. А Толстой, по рассказам друзей, назвал этот далекий остров краем небывало красивой природы. Он стал расспрашивать Антона Павловича о еще незаконченной книге, предлагая описать небывалую красоту природы этого края.

Чехов на этот раз уклонился от ответа. Но позже в беседе с одним из друзей, сказал: «Даже Лев Толстой не знал, что такое каторга». Автор «Острова Сахалин» мог бы рассказать компании сидевшей за толстовским столом, что на острове-тюрьме он увидел одиннадцатилетних девочек, занимающихся проституцией. А на вопрос одному из сахалинских поселенцев о его возрасте, он услышал ответ: не знаю, лет тридцать или пятьдесят. До красоты ли природы было писателю, пишущему о Сахалине?

9 августа, после обеда, в усадьбе Толстого состоялась читка глав из романа «Воскресение». Сам автор в этот день занемог. Чехов остался с гостями. Все они отправились в дальний конец сада, где расположились в беседке, возле которой росли кусты белых роз. Цветы издавали нежный запах. А весь мир наполнился звуками толстовской прозы:

«…Даже на тюремном дворе был свежий, живительный воздух полей, принесенный ветром в город. Но в коридоре был удручающий тифозный воздух, пропитанный запахом испражнений, дегтя и гнили, который тотчас же приводил в уныние и грусть всякого вновь приходящего человека. Это испытала на себе, несмотря на привычку к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя в коридор, почувствовала усталость, и ей захотелось спать. В камере слышна была суетня: женские голоса и шаги босых ног.
«Живей, что ль, поворачивайся там, Маслова, говорю! – крикнул старший надзиратель в дверь камеры».

Сначала читал В. Чертков, затем его сменил И. Горбунов. Более двух часов длилось чтение романа о судьбе искренней и чистой русской девушке Катюше Масловой, соблазненной пресыщенным светскими удовольствиями барчуком Нехлюдовым. Самым чутким слушателем романа, разумеется, был Антон Павлович, который не так давно насмотрелся на людей, отбывавших каторгу.

Лев Николаевич особенно внимательно отнесся к замечаниям Чехова, который с восторгом оценил сцену суда. В молодости, работая в газете «Новое время», как репортер, Чехов посещал судебные заседания, писал репортажи о громких делах. Любовная линия романа Антону Павловичу понравилась меньше. Но он, как всегда, оценил высокую художественность толстовской прозы.

Сам Толстой, однажды, дал одному из своих друзей оценку творчества Чехова: «У него есть способность художественного прозрения, но сам он еще не имеет чего-нибудь твердого, он вечно колеблется и ищет».

Антон Павлович писал Суворину: «Увы, я никогда не буду толстовцем! В женщине я, прежде всего, ценю красоту, а в истории человечества – культуру».

Влияние Толстого на Чехова больше всего сказалось в конце 80-х годов. Когда были написаны такие чеховские произведения, как «Встреча», «Письмо» и особенно назидательный рассказ «Именины», где герой Петр Андреевич все время лжет, и жене, и своим гостям. Это приводит его семью к трагической развязке. Но затем после творческого притяжения наступает высвобождение от учительства. Чехов пишет произведения, в которых слышится полемика с Толстым.

Давно замечено, что «Дама с собачкой» исследует ту же тему, что и роман «Анна Каренина». Чеховский рассказ «Жена» иронично рассказывает о семейных отношениях, которые в повести «Крейцерова соната» заканчиваются трагически. Есть даже прямые возражения одного автора другому. В ответ толстовской притчи «Много ли человеку земли нужно», Чехов в рассказе «Крыжовник» говорит словами одного из его героев Ивана Ивановича: «Человеку нужны не два аршина, а весь земной шар!»

Толстой считал, что природа божественно мудра, природный человек совершенен, а медицина ему не нужна. Но годы борьбы с голодом в России показали, что Лев Николаевич очень прочно стоял на земле, он давал практические советы не только, как жить по правде, но и в том, как устроить быт народа, как наладить питание, бороться с нищетой.

Чехов не только безгранично верил в науку, в медицину, но и активно боролся с болезнями. В Мелихове он открыл медицинский пункт, где лечил крестьян со всей округи. А в конце 1899 года за деятельное участие в борьбе с холерой и за открытие трех школ в соседних деревнях он был пожалован Орденом Святого Станислава.

Двух великих писателей Руси гораздо больше сближало, чем разъединяло. Чехов никогда не ставил под сомнение толстовской веры в человека, в его нравственный, духовный мир, как высшую ценность на земле. Антон Павлович сказал о Толстом: «В своей жизни я ни одного человека не уважал так глубоко, можно даже сказать беззаветно, как Льва Николаевича».

После посещения Ясной Поляны в августе 1895 года оба писателя виделись довольно часто. Чехов навещал Толстого в усадьбе под Тулой, в городской квартире в Хамовниках, в Москве. После переезда в Крым «аутский мещанин», как называл себя Чехов, стал нередко наведываться на дачу графини Паниной в Гаспре, где Толстой находился на лечении в 1901-1902 годах.

«Что писатели дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценой молодости», - жаловался Антон Павлович друзьям на свою нелегкую юность, на тяжелые испытания семьи, после разорения отца в Таганроге, на попытки любой ценой выбиться из нужды, переехав в Москву. Чехову это все стоило потерей здоровья, уже в 24 года у него начались кровохарканья, а в марте 1897 года он попал в остроумовскую клинику с сильным легочным кровотечением. Один из первых его навестил там Лев Толстой.

«Не больше десяти минут», - предупредила его дежурная сестра. Но, куда там! Разговор двух писателей затянулся на час. И говорили они о бессмертии человеческой души. Причем Чехова не устраивала стройная система, выстроенная Толстым. У него, как у врача, был свой взгляд на эти неразрешимые проблемы, но он старался не перебивать старшего по возрасту. А Толстой, чуя у собеседника недоверие, добродушно ворчал: атеист, убежденный атеист! Чехов же думал о Толстом-моралисте, что к черту его философию, она же не стоит одной кобылки из «Холстомера»!

В середине 1901 года у Толстого, находившегося в Крыму, обострилось заболевание легких. И Антон Павлович не на шутку встревожился:

«Вот умрет Толстой, все к черту пойдет!» - повторял он.

Он стал чаще приезжать в Гаспру, вел с патриархом продолжительные беседы о литературе. Он запоминал каждую его фразу. Однажды в беседе с журналистом в Ялте Чехов сказал: «Толстой – это, может быть, высшая философия, это величайший альтруизм, но к жизни это неприемлемо… Борьба за святые права личности должна быть везде». Чехов не принимал толстовского непротивления злу насилием.

Примечателен один, почти, что анекдотический случай. Во время одной серьезной беседы на лоб писателя сел надоедливый комар. Старцу он, в конце концов, надоел, и он прихлопнул комара.

«Ах, Лев Николаевич, - вмешался кто-то из гостей, - нехорошо получилось. Летала божья тварь, а вы ее прибили!»
«Вы слишком подробно живете», - ответил гостю великий мудрец.

Толстой умел разрядить нарочитую серьезность веселой шуткой. Да и Чехову нельзя было в этом отказать.

31 марта 1902 года состоялась последняя встреча Толстого и Чехова.

Расположившись на террасе перед морем, они вели продолжительный разговор. Толстой, сидя перед чашкой чая, внимательно слушал короткие реплики Чехова, который то и дело смущенно протирал свое пенсне. Лев Николаевич очень любил Антона Павловича, ценил его скромность, как-то сказал о нем, что он ходит словно барышня. Чехов, тоже влюбленный в своего учителя все же не уступал ему своего взгляда на фундаментальные вопросы бытия. Он верил в научный прогресс, правоту пути европейской цивилизации и даже в теорию «малых дел». Лев Николаевич чувствовал в своем собеседнике молчаливый протест своей теории патриархального устроения жизни в России. Оттого и кипятился:

«Он же убежденный атеист, - думал Толстой, - хотя и живет всю жизнь, как истинный христианин. У него прекрасные рассказы, техника его письма выше, чем у меня, но его «Чайка» - чистая галиматья. Его пьесы хуже пьес Шекспира».
Вдруг, совсем неожиданно, Толстой спросил Чехова: «Вы слишком распутничали в молодости?»
Антон Павлович промолчал, не найдясь, что сказать.
«Я в молодости был неутомим, - ответил Толстой и тотчас строго добавил, - но плоть должна быть покорна духу».
Лев Николаевич, на прощанье, сказал: «Поцелуйте меня».
И когда Чехов к нему склонился, старец тихо прошептал ему в ухо: «А ваших пьес я все-таки не люблю».

Антон Павлович задумчиво шагал к витым воротам роскошной дачи графини Паниной, похожей на старинный замок. Внизу, шумело море. В воздухе разливался едва уловимый аромат белых роз.