Кому-то может показаться, что королева излишне впечатлительна и несколько сгустила краски. Однако о страшных глазах Николая I оставили свидетельства и такие люди, которым во всём можно доверять.
«Но главное – глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза» (А. Герцен).
«Глаза его, всегда тусклые, смотрели тусклее обыкновенного» (Л. Толстой).
Это, в самом деле, поразительный феномен…

Конечно, Николаю Павловичу Романову сильно не повезло, оттого что он родился в середине лета 1796 года – перед самой кончиной своей любвеобильной бабки Екатерины II. Эта вольтерьянка буквально заласкала его старших братьев, Александра и Константина, предоставив их воспитание просветителю и гуманисту швейцарцу Лагарпу. Никсу, как звали в детстве будущего царя, достался в воспитатели старый вояка, сторонник жёсткой палочной дисциплины, прусский генерал Ламздорф. Боже, сколько тумаков и затрещин посыпалось на беднягу Никса, которого при дворе никто всерьёз не принимал. Свидетели детских развлечений будущего царя (к примеру, министр Адлерберг) отмечали, что в выражении лица Николая появилось что-то безжалостное и человеконенавистническое. Его сердце было заперто для всех. Самое большее, на что мог рассчитывать неотёсанный великий князь, - звание гвардейского полковника. При этом сама гвардия – солдаты и даже офицеры – откровенно ненавидели молодого командира за его грубость, мелочную придирчивость, склонность к бессмысленной муштре.

И вдруг в одночасье – в конце 1825 года – судьба совершила кульбит. В самом расцвете сил умер старший брат Александр I, а средний брат Константин, женившийся на польской княгине Лович, преспокойно живший в Бельведерском замке в Варшаве, отказался от российского престола. Вот такой неожиданный «подарок» свалился на голову Николая. На календаре русской истории стояла великая дата – 14 декабря 1825 года.

Император Николай I, в отличие от своего старшего брата Александра, не был мечтателем. Его никогда не занимали ни теология, ни философия, ни постулаты вольтерьянцев и руссоистов. Он был отличный фельдфебель и великолепный барабанщик. Этот казарменный гений и в дождь, и в ведро мог часами выполнять на плацу ружейные приёмы. Его интересовали только делатели и практики, особенно армейские.
«Хочешь в военную службу?» - его любимое обращение к молодым.
«Я рассматриваю свою жизнь под углом службы!» - его любимая присказка.

По словам Герцена (1812 – 1870), он являл собой тип военачальника, в котором вымерло всё гражданское, всё человеческое, и осталась одна страсть – повелевать.
«Ум его узок, сердца совсем нет, это монах властолюбия, в его чертах видны только сила и суровая воля».
Вот эти недалёкие качества исправно послужили Николаю при подавлении бунта на Сенатской площади.

Представим по часам день нового императора 14 декабря 1825 года. Рано утром в Зимний дворец явился с сообщением о надвигающемся бунте генерал-адъютант Бенкендорф (1783 – 1844). Уже через минуту Николай вышел к полковым командирам облачённый в измайловскую форму – белые рейтузы и зелёный мундир. Вокруг суетились младший брат Михаил, самонадеянно спокойный генерал-губернатор Милорадович, командир гвардейской артиллерии Сухозанет и смущённый генерал Нейдгардт. Гвардейцы Московского полка только что громогласно объявили, что отказываются, присягать Николаю, поскольку считают законным императором его старшего брата Константина.

- Ребята, московские шалят! – объявил Николай солдатам Финляндского полка. Следом за ними он повёл в сторону площади Преображенский полк и конную гвардию.

А там уже выстраивались в каре вокруг Медного всадника взбунтовавшиеся московские гвардейцы и присоединившиеся к ним Лейб-гренадерский полк и Морской экипаж. Всего бунтовщиков, овеянных славным именем декабристов, набиралось тысячи две.
Они дружно скандировали: Мы за Константина! Мы за Конституцию!
А вокруг толпилось множество горожан: ремесленников, купцов, крепостных мужиков, студентов, просто зевак. Но по всему настрою чувствовалось, что народ на стороне восставших, которые почему-то медлили, полагая, что к ним вскоре присоединятся новые полки.

Но, увы, стан декабристов остался без всякого руководства. Ещё накануне по доносу провокатора был арестован глава Южного общества полковник Павел Пестель, готовивший выступление на Украине. Да и Северное общество осталось без верховного руководителя: князь Сергей Трубецкой не явился на площадь. Славно начинавшееся дело пошло вразнобой. Лишь строители Исаакиевского собора весело кидали со стропил в царских прислужников камни, доски, куски арматуры. Новый царь окружал восставших, подтягивая и расставляя по углам площади артиллерию. Первый наскок, совершенный по его приказу кавалерией, геройски отбили солдаты, стоявшие в каре. С обеих сторон было немало раненых.

«Да здравствует Константин! Да здравствует Конституция!» - продолжали скандировать восставшие.

И вдруг раздался нелепый выстрел отставного поручика Петра Каховского. Он смертельно ранил старого суворовского генерала Михаила Милорадовича (1771-1825), который и раньше делал все, чтобы не допустить к трону Николая, а теперь пытался остановить неизбежно надвигавшееся массовое кровопролитие. Этот выстрел стал по сути «сигналом» к началу расправы над восставшими. Вот стенограмма разговора генерала Васильчикова с царём.

Васильчиков: Государь, нужна картечь!
Николай: Вы хотите, чтобы я пролил кровь своих подданных?
Васильчиков: Да, государь, чтобы спасти империю!
И картечь засвистела. Николай Павлович Романов лично скомандовал:
- Пальба орудиями по порядку!
- Как можно! – воскликнул старый канонир первой пушки. – Это же наши братья!

Но какой-то бравый офицер уже подхватил запалённый фитиль. Картечь ударила в крышу Сената. Второй, более страшный заряд угодил в середину каре. За ним последовал третий, четвёртый. Вся Сенатская площадь была усыпана ранеными и убитыми.

14 декабря 1825 года всего погибло:
черни - 903,
малолетних - 19,
женского пола - 9,
фрачников - 39,
гвардейцев морского экипажа – 103,
гренадёров – 69,
солдат Московского полка - 93.
Записки эти, составленные чиновником департамента полиции, долгое время скрывали от общественности. Они стали известны лишь в прошлом веке.

А сам «коронованный палач», взявши под руку хрупкую императрицу Александру Федоровну, ввёл ее в часовню Зимнего дворца. Здесь, встав на колени у алтаря, чета супругов отслужила молебен в честь «победы над силами зла». Во всех домах Петербурга жандармы произвели обыски, арестовали многих подозреваемых в заговоре. А сам монарх в ту же ночь написал брату Константину в Варшаву: «Ваша воля исполнена, я – император».

Увы! Куда ни брошу взор –
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы.
(А.Пушкин, ода «Вольность»)

Новому царю хотелось сохранить империю в том виде, в каком она ему досталась.
«Я не потерплю, чтобы хоть один из моих подданных вёл себя не по-моему» - вот его формула для всех.
Сбылась мечта и самых консервативных наших идеологов: Россию «подморозили» на многие десятилетия вперёд. Россия, ворвавшаяся в Европу при великом Петре, словно боевой фрегат, теперь начала свой дрейф назад.

Об этом переломном моменте в жизни страны сказал Ю.Тынянов:

«На очень холодной площади в декабре тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось, раздался хруст костей у Михайловского манежа – восставшие бежали по телам товарищей – это пытали время, был «большой застенок» (так говорили в эпоху Петра). Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лосинами щёк, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны, и остзейская немота Бенкендорфа стала небом Петербурга... Людям двадцатых годов досталась тяжёлая смерть, потому что век умер раньше их».
(Ю.Тынянов, «Смерть Вазир-Мухтара»)

Года 1812 и 1825 в русской истории стоят гораздо ближе друг к другу, чем это принято считать. Почти все декабристы – это герои войны с Наполеоном, а изгнав внешнего супостата, носители духа бескорыстия и благородства решили отдать народу то, что ему по праву принадлежало. Это было единственное в мире восстание, где люди бились за то, чтобы отдать, а не взять. Конечно, со стороны обывателей все это может показаться чистым безумием. Царские войска превосходили восставших в десятки раз. Но декабристы исповедовали мораль римских стоиков: честь дороже жизни. Они шли на осознанную смерть. Историк А.Михайловский-Данилевский со слов очевидцев написал, что даже враги удивлялись храбрости солдат Черниговского полка, восставших на Украине возле города Фастово в самом конце 1825 года. Даже картечные залпы в упор не рассеяли их строя. Впереди с полковым знаменем в руках шёл подполковник декабрист Сергей Муравьев-Апостол. Каратели разгромили восставших. Но дух декабристов не был сломлен…

То ни ветер шумит во сыром бору,
Муравьев идёт на кровавый пир.
С ним черниговцы идут грудью стать,
Сложить голову за Россию-мать.
(М. Бестужев-Рюмин, стихи 1826 года)

Пока Черниговский полк с развёрнутыми знамёнами шёл к славе и погибели, мстительный Николай Павлович Романов, сидя на троне в Зимнем дворце, начал чинить расправу. Это был великий лицедей, не упускавший случая покуражиться над теми, кого вводили в его кабинет закованными в кандалы.
«Введите злодея!» - его любимый приказ. «Вы – преступники, я – ваш судья!» - его любимые слова.
Царь самозабвенно упивался своей жестокостью. Для каждого он находил свой подход, каждому старался разбередить его рану.

Николай I придал следствию и суду по делу декабристов вид «законности». На деле, все определялось сценарием, заранее расписанным царём. Нет, не тяжесть вины определяла приговор, а личное отношение императора к «преступникам». Павел Пестель не участвовал ни в одном из эпизодов восстания, однако попал в разряд самых опасных заговорщиков. Его пытали, сдавливали голову обручем, не давали передышки на бесконечных допросах. Сергей Муравьев-Апостол, раненый в голову, терял сознание от потери крови.
Но Николай I кричал: заковать его в железо, чтоб не шелохнулся!

С преступником № 17 Кондратием Рылеевым царь коварно заигрывал, обещал сохранить ему жизнь, нажимал на его болевые точки (любовь к жене и ребёнку). Но в тайном списке давно стояла пометка: «Казнить!» Таким же инквизиторским издевательствам подвергался юный подпоручик Михаил Бестужев-Рюмин. Пожалуй, самая утончённая игра шла с Петром Каховским, виновным в гибели генерала М.Милорадовича. На следствии его содержали в относительно тепличных условиях, император, проливая «крокодиловы» слезы, выведал от него больше, чем от других.
Но декабрист понял, наконец, коварство царя и высказал ему все: «Взамен законов мы имеем только штыки, направленные внутрь страны, но они никого не прокормят».

Поэт Рылеев, брошенный в мрачный Алексеевский равелин, нацарапал на своей оловянной тарелке бессмертное четверостишие:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней.
И мне ль стыдиться сих цепей
Когда ношу их за Отчизну?

Всего следственным комитетом было арестовано и брошено в крепость 600 человек. Все эти люди прошли через неимоверные мучения. Здесь, как говорится, во всю старался комендант, генерал-адъютант Сукин. Он обожал издевательства над заключёнными и даже иногда подшучивал над ними. Правда, получил достойный памяти потомков отпор от Михаила Лунина. На вопрос тюремщика об удобствах камеры, где сверху лилась вода, а внизу шныряли крысы, декабрист-острослов ответил: я вполне доволен всем, мне недостаёт только зонтика.

Из 120 осуждённых, большинство из которых получили огромные каторжные сроки, пятеро (Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский) по указанию царя были отправлены на виселицу. Самую утончённую пытку Николай I заготовил декабристам на последние минуты их жизни. Исполняя монарший сценарий, палачи надели на ещё живых людей погребальные саваны и повели к Троицкой церкви для заупокойного отпевания. Благодаря Л.Толстому, собиравшемуся писать роман о декабристах, до нас случайно дошла копия записки Николая I, продумавшего в деталях своё утончённое убийство. Оригинал этого чудовищного документа был сожжён царской семьёй.

Все совершалось по плану палача. Тела казнённых были вывезены на остров Голодай и там зарыты в мусорной свалке, чтобы никто и никогда не смог их отыскать и похоронить по-христиански. Распорядитель повешения генерал Голенищев-Кутузов доложил царю: экзекуция кончилась с должной тишиной. Вечером первый обоз с заключёнными в кандалах двинулся в Сибирь. А уже 19 июля 1826 года в Московском Кремле прошёл очистительный молебен при участии Николая I. А.Герцен, присутствовавший на этой сатанинской церемонии, записал: «никогда виселицы не имели такого торжества».

Россия! Ты молчишь, угрюмая служанка
Санкт-Петербургской тьмы, немая каторжанка
Сибирских рудников, засыпанных пургой,
Полярный каземат, империя вампира.
Россия и Сибирь – два лика у кумира:
Одна личина – гнёт, отчаянье – в другой.
(В. Гюго, «Возмездие», перевод П.Антокольского)

Под знаком декабрьских событий прошло все последующее царствование Николая I. Император в первый же день своего вступления на престол испытал сначала животный страх, а затем, одержав победу, - упивался кровожадностью. Просматривая хронологию правления императора, мы должны помнить об этом.

1826 – по распоряжению Николая I введено ужесточение цензуры, запрещавшей отныне издание любых критических материалов о России,
создано III отделение (тайная полиция) во главе с шефом жандармов А.Бенкендорфом,
начало русско-иранской войны (1826-1828),
коронация Николая I в Москве, в те же дни встреча императора в Кремле с Пушкиным;

1828 – Николай I объявил о начале русско-турецкой войны (1828-1829);

1829 – злодейски убит в Тегеране посол Грибоедов,
армия генерала И.Дибича (1785 – 1831), прозванного солдатами Самоваром-пашой, начала Забалканский поход,
Молдавия, Валахия, Сербия получили автономию под протекторатом России;

1830 – по поручению императора М.Сперанский составил Полный свод законов Российский империи в 45 томах,
в Варшаве, началось Польское восстание (1830-1831);

1831 – фельдмаршал И.Дибич разбивает польских повстанцев, но вскоре умирает от холеры,
фельдмаршал И.Паскевич (1782 – 1856) штурмом берет Варшаву;

1833 – министром народного просвещения царь назначает С.Уварова, провозгласившего официозную триаду: православие, самодержавие, народность,
на долгие годы в русских учебных заведениях воцаряется казённый дух,
с Турцией заключён мирный договор,
Россия устанавливает контроль над устьем Дуная и черноморскими проливами;

1834 – начало восстания горцев на Кавказе под руководством третьего имама Чечни и Дагестана Шамиля  (1799 – 1871);

1835 – по инициативе царя издан новый устав, ограничивающий автономию университетов, ставящий препоны свободомыслию и проникновению в Россию западной идеологии;

1836 – запрещён журнал «Телескоп» за публикацию первого из шести «Философских писем» П.Чаадаева, редактора Н.Надеждина сослали, автора объявили сумасшедшим;

1837 – во время дуэли на Чёрной речке под Петербургом 27 января смертельно ранен Александр Пушкин, скончавшийся 29 января,
Михаил Лермонтов откликнулся на великую утрату стихотворением «На смерть поэта».

Успешная поначалу восточная политика Николая I давала, как видим, неплохие плоды. Русские войска с боями продвигались на Кавказе. Участник тех событий – поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов (1814 – 1841), полный романтических замыслов и надежд, чья жизнь оборвалась слишком рано.

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
(М.Лермонтов, стихи 1837 года)

Гибель поэта в 1841 году у подножия горы Машук некоторые исследователи считают спланированным убийством, о котором заранее знали Николай I и Бенкендорф.
«Собаке собачья смерть!» - воскликнул тогда царь.
У властителей России было много причин ненавидеть Лермонтова. После стихов «На смерть поэта» его сослали на Кавказ. Но не горская, а скорее всего жандармская, пуля оборвала молодую, много обещавшую жизнь.

Вот письмо офицера Н.Мартынова на имя А.Бенкендорфа:
«Бедственная история моя с Лермонтовым заставляет меня утруждать вас всепокорнейшею просьбою. По этому делу я передан теперь гражданскому суду. Служивши постоянно до сих пор в военной службе, я свыкся с ходом дел военных ведомств и властей и потому за счастие почёл бы быть судимым военными законами».
То есть, убийца просит принять его под жандармское крыло. И он не просчитался, отделавшись церковным покаянием.

Николай Павлович – даже после разгрома декабристов – со страхом оглядывался вокруг себя. Чудо спасло его в тот декабрьский день, чудо спасло его трон. Он думал теперь только о том, как остановить недовольных.

Императору нужны были более всего А.Бенкендорф и его подручные. А также усиление тайной полиции. И Николай I сам себе преподнёс подарок: ко дню своего рождения, 25 июня 1826 года, он выпустил монарший указ о создании жандармской полиции.

«Немецкими мечтателями» назвал Бенкендорфа и его ближайшего помощника Максима Яковлевича фон Фока пушкинский знакомец и острослов Ф.Вигель. В действительности, лощёный Бенкендорф отличился лишь преданностью императору, а вся черновая работа по организации сыска и вербовке агентуры легла на плечи старой ищейки фон Фока. Он вовлёк в работу тайной полиции сотни доносителей, осведомителей, шпионов, сикофантов. Этот благообразный старичок трудился, что называется, не покладая рук. Он обладал редкой способностью выявлять и притягивать к себе людей, готовых на предательство.

Уверен, что придворный щёголь Бенкендорф написал своё знаменитое письмо царю при участии фон Фока.
Вот оно: «Вскрытие корреспонденции составляет одно из средств тайной полиции и притом самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи. Для этого нужно иметь в некоторых городах почтмейстеров, известных своей честностью и усердием».

Вы, конечно, помните гоголевского почтмейстера Шпекина, читавшего чужие письма?
Цитирую дальше:
«Злодеи, интриганы и люди недалёкие, раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут по крайней мере знать, куда им обратиться».

Так вот оно, оказывается, что! Николай I не собирался опираться на благородных людей, ему приходилось шарить по самому дну российского общества. Ему подали записку о тайной полиции, сформировав ее штат из злодеев, интриганов и доносчиков. Вот они – его «золотые кадры». Теперь мерзавцы всех мастей знали, куда им обращаться: в III отделение, лично к Александру Христофоровичу. Николай I одобрил этот проект.

Был век бурный,
Дивный век,
Грозный, величавый.
Был огромный человек,
Расточитель славы.
То был век богатырей,
Но смешались шашки:
И полезли из щелей
Мошки да букашки.
(Денис Давыдов, стихи 1829 года)

Фон Фок и Бенкендорф, видимо, подбирали свои кадры по интернациональному принципу. В тайную полицию были завербованы француз А.Леферб, итальянец И.Локателли, некий немец без имени Гуммель, ещё какой-то Гофман, провокаторы без определённой национальности О.Кобервейн и К.Фрейганг, гадалка по прозвищу Сивилла, наверное, цыганка, гадавшая среди солдат и на них же доносившая.

При Николае I впервые в России делается попытка установить тотальный контроль не только за поступками людей, но и за их мыслями. Кто становится подручным жандармов в таком случае? Тайный агент поэт С.Висковатов, бездарная поэтесса, сотрудник «Русского инвалида» Е.Пучкова, графоман-аферист Н.Тарасенко-Отрешнев, некий А.Элькан, выведенный в «Горе от ума» под именем Загорецкого. Ну и, конечно же, как тут обойтись без такой фигуры, как романист и драматург Михаил Загоскин. Это ведь он по указке Николая написал бездарный пасквиль на декабристов «Недовольные», за что был трижды обласкан царём и даже получил с его руки драгоценный перстень. Объявился и ещё один «маститый» сочинитель - Фаддей Булгарин, без устали строчивший доносы на своих коллег по перу.

Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, -
И тут не вижу я стыда;
Будь жид – и это не беда;
Беда, что ты Видок Фиглярин.
(А.Пушкин, стихи 1830 года)

Никогда в нашей стране не рождалось такого количества гениев, как в эпоху правления Николая I. И это не его «заслуга», а инерция золотого для России ХVIII века, подготовившего духовный, подъём нации. Царь-палач, напротив, загубил слишком многое.

Экономический и культурный подъем в середине ХIХ века стал общей тенденцией для всех европейских стран. Вы только сравните. За тридцатилетие николаевского режима общая производительность в России выросла в два раза, в Англии за это же время – в 30 раз.

Наш великий историк пишет, что освобождение крестьян можно было бы совершить чисто финансовой операцией, но этого не случилось…
«Бюрократия, устроенная для установления строгого порядка во всем, представляла единственное в мире правительство, которое крадёт у народа законы, изданные высшей властью, этого никогда не было ни в одну эпоху, кроме царствования Николая».
(В. Ключевский, «Русская история»)

У Николая I было тайное желание сравняться с Петром I он привлёк Пушкина к созданию «Истории Петра» и даже принудил поэта к написанию пары угодных для себя строк («во всем будь пращуру подобен»). Но дальше дело не пошло, Александр Сергеевич отлично понимал, что победитель шведов под Полтавой обладал государственным гением, Николай же являл собой фигуру напыщенного обывателя, сочетавшего в себе банальные суждения и провинциальный актёрский наигрыш. Николай Павлович любил пускать окружающим пыль в глаза. Этой цели служил и отлаженный, словно часовой механизм быт царя. Вот распорядок его дня, приводившийся для примера всем подданным.

Вот манера поведения царя, запечатлённая в книге французского историка Анри Труайя. Требовательный к другим, Николай более требователен к себе. Ненавидит вялость, лень, мечтательность. Среди великолепия Зимнего дворца его рабочий кабинет отличается спартанской простотой. Из мебели – лишь походная кровать с матрасом, набитым сеном, кушетка, несколько кресел из красного дерева, обтянутых зелёной материей, бюро с портретами жены и детей. На стене – икона, которая была с Петром Великим во время Полтавской битвы. Поднимаясь в любое время года в семь часов утра, он принимает холодный душ, выпивает чашку чёрного кофе, и идёт на прогулку в сад с верным пуделем Гусаром, возвращается, при свечах принимается за работу.

К этому остается добавить, что семейный быт русского царя был по-немецки отлажен, методичен, пунктуален. Его семью можно назвать «браком втроём»: кроме царицы Александры Федоровны, хрупкой дочери прусского короля, Николай Павлович спокойно сожительствовал с Варенькой Нелидовой – племянницей знаменитой фаворитки своего отца. Император старался ни в чём не отступать от семейных традиций. Одна беда: законная супруга монарха Александра Федоровна была платонически влюблена в поэта Лермонтова, собирала его стихи, знала их наизусть и – о, ужас! - читала вслух…

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

Этого император перенести не мог. Разгневанный государь брал в таком случае у ближайшего часового ружья и шёл на плац. Здесь он сам себе подавал команды: «на пле-чо»; «за-ря-жай»; «из-го-товьсь». И выполнял все приёмы. И как выполнял! Как ни один фельдфебель во всей Российской империи! Впрочем, для успокоения нервов, а заодно для угождения придворным дамам царю служил ещё один инструмент: корнет-а-пистон. Некоторым непосвящённым читателям сообщаю, что это - духовой мундштучный инструмент из семьи саксгорнов, по размеру и механике звучания аналогичен трубе. Так вот, Николай Павлович Романов, закатывал во дворце целые концерты на этом самом корнет-а-пистоне.

У царя были не простые, а прямо-таки доверительные отношения с А.Х.Бенкендорфом, у которого монарх учился волокитству. Он доподлинно знал от своего жандармского ангела-хранителя, как наливать дамам шампанское, целовать ручки, завлекать их в укромные уголки. Со знаменитой красавицей Амалией Крюденер, к примеру, император тайно провёл несколько упоительных недель. А затем передал, что называется, из рук в руки своему любимцу. Эти суровые государственные мужи были требовательны к подчинённым, а себе дозволяли поблажки. Но даже Николай Павлович был потрясён последними днями Александра Христофоровича.

В 1844 году 60-летний, и все ещё холостой, Бенкендорф посетил роскошный город Париж. Там он, как мальчик, неожиданно влюбился. Не берусь в точности судить о молодой парижанке: быть может, ее звали Мими, а может, и Жужу, возможно, она была субретка, а возможно, и гризетка. Доподлинно известно одно: обворожительная милашка отвергала все домогательства распалившегося генерала, обещая допустить его к себе только после венчания в католическом костёле, после перехода жениха в римско-католическую веру. А без этого, - грозила пальчиком невеста, - ни-ни…

И чудо свершилось. Обвенчанная в Нотр-Даме, чета молодожёнов-католиков вступила на борт корабля «Николай Первый», отчалившего к берегам России, где их ждал разгневанный государь. Но встреча с монархом не состоялась. Стареющий ловелас переусердствовал в любви. И католические ангелы подхватили его на свои белые крылья и вознесли к голубым небесам. А разъярённый император, узнавший обо всём, прямо-таки бушевал, бряцая шпорами о паркет Зимнего дворца. Просто ужас какой-то!

Самое точное описание царской фигуры, лица, манер оставил Лев Толстой. Работая над повестью «Хаджи-Мурат», писатель просил свою 90-летнюю тётку, фрейлину Александрин, как можно больше поведать ему о Николае Павловиче Романове. Та, естественно, откликалась на просьбу племянника. И вот, составленный с её слов портрет:
«Николай, в чёрном сюртуке без эполет, с полупогончиками, сидел у стола, откинув свой огромный, туго перетянутый по отросшему животу стан, и неподвижно своими безжизненным взглядом смотрел на входивших. Длинное белое лицо с огромным покатым лбом, выступавшим из-за приглаженных височков, искусно соединённых с париком, закрывавшим лысину, было сегодня особенно холодно и неподвижно. Глаза его, всегда тусклые, смотрели тусклее обыкновенного, сжатые губы из-под загнутых кверху усов, и подпёртые высоким воротником ожиревшие свежевыбритые щеки с оставленными правильными колбасиками бакенбард, и прижимаемый к воротнику подбородок придавал его лицу выражение недовольства и даже гнева».

О чём же говорит всесильный император своим подданным? Почти всегда об одном и том же. Журналы запретить, редакторов сослать, студентов отправить в солдаты, а одному набедокурившему студенту-поляку дать 12 тысяч шпицрутенов. Этот «рыцарь» лицемерно добавляет: у нас в стране нет смертной казни. А последнее замечание Николая, небрежно оброненное подчинённым, касается Кавказской войны. Мюридов у Шамиля, мол, осталось совсем немного, война не сегодня-завтра закончится. Состоялся этот разговор, зафиксированный Л.Толстым, ровно 150 лет назад.

Писатель как-то говорил о своей повести, что более всего его занимает в ней параллелизм двух противников: имама Шамиля и царя Николая. Они, по замыслу Льва Николаевича, составляют два полюса абсолютизма – азиатского и европейского. Оба лютых врага даже в чём-то схожи друг с другом. Оба сидят в своих ставках, находясь в раболепном окружении, и словно погружаются в величавую задумчивость, «разговаривая» со Всевышним. На деле, оба посылают своих подданных на верную и бессмысленную погибель. Правда, Шамиль с его совершенно неподвижным лицом, окаймлённым рыжей бородкой, небрежно бросает сыну соперника Хаджи-Мурата: «напиши отцу, что я пожалел тебя и не убью, а только выколю тебе глаза»…

В России чтут
Царя и кнут
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом;
Он им живёт,
И ест, и пьёт.
А русаки,
Как дураки,
Разиня рот,
Во весь народ,
Кричат: «Ура!
Нас бить пора!»
(А.Полежаев, стихи 1827 года)

Огромной империей, и в самом деле, правит чувство страха, а сама она стала пугалом для соседних стран. Расширив возможности своего бюрократического аппарата, император построил глухую стену между собой и обществом. Ничего не дали разумные инициативы ни графа М.Сперанского (1772 – 1839), издавшего новый свод законов, ни министра финансов Е.Конкрина (1774 – 1845), сделавшего серебряный рубль эталоном и временно добившегося бездефицитной экономики. Во внешней политике русский царь стремился поддерживать самые реакционные монархические дома в Европе. Россия стала европейским жандармом, дух свободомыслия особенно рьяно подавлялся в Польше и Венгрии, что породило в этих странах ответную ненависть к карателям. Но Николай I упрямо шёл напролом. «Нам угрожает всеобщая революция, если мы будем дрожать перед ней» - провозгласил русский император. И послал свои войска для подавления восстаний в Польше и Австрии. В результате в Европе, освобождённой нами от Наполеона, рядом с благодарностью начала вдруг проявляться ненависть ко всему русскому.

Эта одеревенелость мысли и привычка устрашающе, по-петушиному раздуваться были присущи дипломатической стратегии русского царя. Он даже не заметил, как бездарная его политика привела Россию к полной самоизоляции.

Обратимся теперь к важнейшим событиям последнего периода царствования Николая I.
1838 – при участии императора и его министра графа П.Киселева (1788 – 1872) проводится половинчатая реформа для государственных крестьян, получивших частичные права на самоуправление;
1839 – начало денежной реформы графа Е.Канкрина выпустившего серебряные рубли, с которыми постепенно сравнялись в цене ранее обесцененные бумажные деньги;
1843 – мюриды имама Шамиля штурмом взяли базу русских в ауле Гергебиль;
1847 – поэт Н.Некрасов возобновил пушкинский журнал «Современник», где И.Тургенев опубликовал «Записки охотника»;
1848 – император сослал в Вятку сатирика М.Салтыкова-Щедрина;
1849 – арестованы члены кружка разночинной молодёжи, социалистов и демократов, руководимых М.Буташевичем-Петрашевским (1821 – 1866),
двадцати арестованным, в том числе Ф.Достоевскому, был вынесен смертный приговор, перед расстрелом царь «милостиво» заменил казнь на каторгу;
1853 – писатель и публицист А.Герцен основал в Лондоне «Вольную русскую типографию»,
Турция объявила войну России,
эскадра под командой П.Нахимова разгромила турецкий флот в Синопской бухте;
1854 – Франция и Англия объявили войну Николаю I по плану британского премьера Г.Пальмерстона союзники решили отторгнуть от России большие территории - Крым, Кавказ, Прибалтику, Финляндию,
англо-французский десант начал осаду Севастополя,
1855 – почти год русские матросы и солдаты во главе с вице-адмиралом П.Нахимовым героически защищали русский город на Черном море,
18 февраля того же года в возрасте 59 лет скончался император Николай I, по одной из версий причиной его смерти стал принятый им яд.

А теперь бросим взгляд на далёкий, туманный Альбион. Там королева в красной шапочке собирала команду «охотников» против посетившего ее десять лет назад человека с волчьими глазами. Все это, на самом деле, для нас печально, поскольку за ошибки Николая I пришлось расплачиваться русскому народу. К сожалению, в середине ХIХ века исход сражений решался уже не только личной храбростью наших солдат, не геройством их командиров, а и техническим превосходством оружия.

Уже тогда Англия была первой индустриальной державой в Европе. Промышленное перевооружение, завершившееся в 30-х годах, превратило эту страну в мастерскую мира: относительно общеевропейского уровня, например, она производила около 50% металла, добывала 80% угля, создавала почти 100% машин.

Россия же оставалась аграрной страной, где крепостные крестьяне были привязаны к сохе. Правда, к концу царствования Николая у нас стали интенсивно развиваться хлопчатобумажное производство и сахароварение. Машиностроительные заводы только начали создаваться. В начале 50-х годов их насчитывалось всего девятнадцать. Все силы госаппарата тратились на то, чтобы не допустить в страну проникновения новых идей, чтобы увеличить привилегии чиновничьего класса. При Николае Павловиче чиновники составили 100-тысячную армию казнокрадов и взяточников. А забота о народном образовании свелась, в первую очередь, к открытию одиннадцати новых кадетских училищ.

И вот грянула Крымская война. Ужасным было и состояние российских дорог, затруднявших подвоз боеприпасов и продовольствия для армии. Поражение следовало за поражением.

Стало ясно, что николаевская Россия сбилась с пути и завязла в нерешённых проблемах. Но когда все началось? Не в день ли 14 декабря 1825 года? Лев Толстой очень точно сказал, что царя нельзя простить за его безжалостность к декабристам, а также за то, что по его милости Россия в одночасье лишилась своей элиты. При Николае I время русского рыцарства сменилось временами чиновников и жандармов.

Униженный поражениями царь скрылся в мрачном пристанище своего отца – Гатчинском дворце. Он стыдился и боялся показаться кому-либо на глаза. Так задета была его гордыня! Англичане и французы без устали его били, это его-то, решившего сравняться величием с Петром I! Лишь изредка император покидал дворец, чтобы приблизиться к водам Финского залива. Там он подносил к своим бесцветным глазам подзорную трубу и с ненавистью смотрел на перемещения боевых английских кораблей, во всю дымящих трубами близ Кронштадта. Им мог противостоять только парусный флот россиян. До царя не раз доносилась молва: не сегодня-завтра начнётся бомбардировка столицы, избежать ее можно, только подписав капитуляцию. Он не мог перенести ужаса такого позора!

А в это время с такой же подзорной трубой по Малахову кургану Севастополя деловито прохаживался вице-адмирал Павел Степанович Нахимов (1802 – 1855). С грустью глядел он на матросов, забивавших пули в дедовские ружья. Шомпола гнулись, а пули не входили в дуло. Старый моряк не раз вспоминал, как царь покрикивал на его молодого друга, командующего Черноморским флотом В.Корнилова: я не опасаюсь покушений на Севастополь. И вот оно, это покушение, пришло. Девятый месяц идёт осада славной русской крепости. И девятый месяц одно и то же: англичане и французы точно лупят из батарей по бастионам на севере города. А что им противостоит? Только русская храбрость и надежда на «авось».

Главная база нашего флота была отлично защищена с моря 14 батареями. Но с суши талантливый инженер Э.Тотлебен (1818 – 1884) успел опоясать Севастополь бастионами. Буквально из-под земли в считанные дни выросла новая сухопутная крепость, с честью выдержавшая 11-месячную осаду. После гибели Владимира Корнилова (1806 – 1854) оборону возглавил другой командир, вице-адмирал Нахимов, которого матросы и солдаты любили, словно родного отца. У них даже было поверье: пока Павел Степанович жив, город несокрушим.

Но Николай I был уже далёк от забот о своей империи. Он не подносил к глазам подзорную трубу. А когда вестовые приносили ему пакеты, он отстранял их рукой: это не мне, отдайте сыну.

«Заря 18 февраля 1855 года встаёт над заснеженной столицей. В прихожей придворные тихо разговаривают. Только им известно, что император при смерти. Дыхание Николая становится все более стеснённым и сиплым. В восемь двадцать священник читает отходную молитву. Изнемогший, хватающий ртом воздух император несколько раз крестится. Наконец, собравшись с силами, он поворачивается к наследному великому князю и выдыхает: «Держи все, держи все!» Одновременно его пальцы сжимаются, будто чтобы показать своему преемнику, что он должен будет держать в железном кулаке священное наследие предков».
(Анри Труайя)

Императора не стало, но Крымская война продолжалась. Настало 28 июня 1855 года – 300-й день высадки десанта в Крыму. И, как обычно, Павел Степанович поднялся на батарею Малахова кургана, место гибели своего друга Корнилова. Адмирал привычно поднёс к глазам подзорную трубу, стал высматривать слабые места в расположении противника. Вдруг пуля задела его за рукав.

- Да они сегодня довольно метко стреляют! – это были последние его слова. В следующее мгновение штуцерная пуля какого-то французского зуава попала в висок героя…

Свои размышления об этом трудном времени я закончу словами из дневника графа Петра Валуева: «Везде преобладает у нас стремление сеять добро силой. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания. Везде противоположение правительства народу, казённого частному. Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще водворилось в законах».

Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые, и злые, -
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
(Ф.Тютчев, стихи 1855 года)

Кончина Николая I – самое разумное его деяние за всё тридцатилетнее правление.